Пронин еще говорил что-то, и видно было, что долгая жизнь в Америке сузила его природную российскую смекалку, загнав широту русской души в сухие рамки low-параграфов. Гера слушал его некоторое время, затем, воспользовавшись паузой, с улыбкой проговорил:
– Вы знаете, Слава, вот я слушаю вас и вижу перед собой русского человека, оторванного даже не то чтобы от действительности, бог с нею, с нашей действительностью, а вы мне напоминаете тыкву. Ее вытащили из земли, и лежит она в холодном подвале, не портится, но и вокруг себя ничего не видит.
Пронин широко улыбнулся и даже хохотнул:
– Мне по должности положено быть тыквой, которая лежит в подвале. А если хотите поглядеть на людей, оторванных от действительности, то поезжайте сегодня на Брайтон-Бич. Там насмотритесь досыта.
– Пожалуй, воспользуюсь вашим советом. Послушайте, так чем вы меня опоили? Совершенно не хочется пить, а ведь для наших людей путешествие, хотя бы его первый, дорожный день, и выпивка – это ритуал, заложенный в нас при рождении, как программа в компьютер.
– Вы знаете, здесь, в Америке, люди порой имеют такие увлечения, что в это трудно поверить. В России по этому поводу еще говорят, что американцы «бесятся с жиру».
– А разве это не так?
– Нет. Это не так. Вспомните Советский Союз, в котором люди искали для себя возможность самореализации не на дне рюмки, а сидя возле походного костра с гитарой и распевая бардовские песни? У вас это осталось? Нет. Почему? Потому, что в свое время об этом позаботилось мое учреждение, как ни прискорбно мне это говорить. Назвать вам фамилию лучшего агента разведуправления всех времен и народов?
– Я подозреваю, что знаю ее, – усмехнулся Гера, – у носящего эту фамилию на голове отвратительное родимое пятно.
– Совершенно верно. Дядя Майкл большой друг дяди Сэма. Так вот в Америке сейчас у людей та же потребность: найти себя в чем-то, не связанном с периодикой каждого дня, не стать роботом без мыслей и идей.
– Духовность?
– Почему нет? Она, разумеется, местная, американская духовность, но она и не может быть другой, Америка молодая страна, не намолила она себе еще на духовность российской толщины. Слишком мало здесь страдал народ. Духовности тем больше в людях, чем больше их связывают совместные горести и радость от их преодоления. Отложим на время разговор о высоком. Я лишь хотел сказать, что в свое свободное время мы с моей женой занимаемся прикладной химией. Детей у нас нет и, видимо, уже не будет, возиться по вечерам не с кем, а в доме у нас оборудована неплохая лаборатория, вот мы и чудим там на пару. Но это Америка, и просто так чудить неинтересно. Жена работает в том же ведомстве, что и я, и мы продаем некоторые наши изыскания, вот, – Слава кивнул на пустой стакан, из которого недавно пил Гера, – хотя бы и это, государству. Не все они столь гуманны и безобидны, но ведь такова и жизнь, правда?
– Правда. Так, значит, советуете посетить Брайтон?
– Настоятельно. Получите массу негативных впечатлений.
– Отличная рекомендация.
– На том стоим. Ну что же, жду вас в Вашингтоне, отель для вас уже есть, люди ждут встречи. У нас еще будет время продолжить наш столь обрывисто-стремительный разговор. На завтрашних переговорах вы должны вести себя как ястреб, хищный и бескомпромиссный. Никаких уступок. Занижайте цену, торгуйтесь за каждый цент. Помните, кто там будет присутствовать. Чем агрессивнее вы будете себя вести, чем настойчивее торговаться, тем лучше вас отрекомендуют завтрашние наблюдатели перед теми, с кем вы станете встречаться в Вашингтоне. У меня все.
Они обменялись быстрым рукопожатием, и Пронин так же стремительно, как прежде вошел, покинул номер Геры. Тот закрыл за посетителем дверь, подошел к большому зеркалу, висевшему в коридоре, и, повернувшись почти в профиль, скосив глаза и глядя на свое отражение, иронично произнес:
– Ястреб… Гудзонский, епт…
Ничьи
Позвонили из «ЖЖ»-компании, поинтересовались, все ли хорошо, нормально ли он доехал и не нужно ли чего. Гера прекрасно знал, что любой «неофициал» перед переговорами на самих переговорах всегда выходит боком и лучше никогда не «вестись» на предложения организации досуга со стороны тех, от кого нужно получить нужные условия. Поэтому он вежливо поблагодарил за помпезный лимузин и, сославшись на крайнюю усталость, наврал, что не собирается покидать номера вплоть до завтрашнего дня. Очень деловой женский голос на другом конце линии напомнил, что переговоры состоятся завтра, начнутся в десять часов утра и будут проходить на 48-м этаже в офисе № 25 башни Трампа.
– Это очень близко от вас, мистер Клень-овски, автомобиль будет ждать вас в девять сорок пять.
Поблагодарив деловую девушку еще раз, Гера быстро привел себя в порядок и, спустившись вниз, через секунду стал одной из маленьких людских щепок, которых несет между каменных многоэтажных берегов великая асфальтовая река, имя которой – Бродвей. Гера прошел вверх до входа в Центральный парк, затем перешел на другую сторону и спустился вниз до самого конца Бродвея. Побродил по знаменитой Уолл-стрит, вспомнил свой любимый одноименный фильм о плохо кончившем жулике в исполнении Чарли Шина. Именно после этого фильма маленький тогда еще Гера решил во что бы то ни стало превратиться в такого же лощеного клерка-пройдоху и при этом не попасться. Прислонившись к стене, он поглядел на здание биржи, той самой, где и работал персонаж Шина, и подумал: «Тебе, чувак, повезло меньше, чем мне. Не в том месте ты родился, видимо». Усмехнулся и собирался уже поймать такси, как вдруг с удивлением увидел стоящую на коленях молодую нищенку, державшую в руке кусочек картона с надписью «Я беременна и не хочу убивать своего малыша лишь потому, что мне нечем его кормить». Гера был отцом и знал, что был плохим отцом. Чувство сострадания, которое столь редко посещало это холодное сердце, шевельнулось в Гере, он извлек из кармана двадцатку, подошел к нищенке и кинул бумажку ей в ноги со словами «Будь повезучей». Хотел идти дальше, но нищенка, оказавшаяся молодой светловолосой девушкой, подняла лицо, и Гера невольно отшатнулся, так сильно была похожа эта девушка на Настю. Он отскочил от места, где стояла нищенка, и быстрыми шагами, не оборачиваясь, вернулся на Бродвей и поднял руку:
– Эй, такси!
– Хай. Куда вам, мистер?
