давал подойти к телефону.
– Да! Алле! Кленовский у аппарата.
– Вас в восемь утра ожидает президент, – вкрадчивый голос референта так пронзил сердце, что Герман почувствовал, как пол уходит из-под ног. Ничего не ответив, он бросил трубку и схватил со стола упаковку таблеток. Высыпав две прямо в рот, он разжевал их и проглотил. Сел на пол, отдышался. Таблетки были сильными – такими откачивают стариков при инфаркте – и подействовали быстро. Стало легче, он принял душ, оделся и даже съел что-то на завтрак. Интуиция молчала, словно ее никогда и не было. Запивая сладким чаем кусок бутерброда с подкопченной форелью, Гера вдруг подумал, что его вовсе не трогает этот предстоящий разговор с президентом. Еще неделю назад он страшно переживал бы, но после встречи с Мистером Ты Гера понял, что ему до смерти надоело все, что окружало его последнее время. Он достал из холодильника жестянку, вскрыл ее и положил из нее коту в его миску. Кот стал есть и при этом урчать, как мотоцикл. Гера погладил его за ухом:
– Пуш, ты меня по-своему любишь, правда ведь?
Кот (небывалое дело) оторвался от своей миски и ткнулся лбом в колено Германа, словно говоря: «Да, только есть не мешай».
Гера подождал, пока кот покончит с завтраком, взял его на руки и пошел в прихожую. Здесь он посадил кота на диванчик, сел сам, надел ботинки и, уже стоя в дверях, сказал ему:
– Остаешься за старшего.
Кот отвернулся.
…Они сидели за небольшим приставным столиком в кабинете, который так часто любят показывать по телевидению. Слева сидел президент, справа Герман, сильно поджав по себя ноги. На столе лежала та самая, привезенная Германом, тетрадка. Собственно, она лежала на столике с самого начала: как только Герман вошел, он сразу увидел ее и понял, о чем именно пойдет речь. Он не ошибся.
Президент подал ему руку и пригласил садиться. У него было крепкое, сухое рукопожатие, и чувствовалась в нем сила удара кулака, пружинистость внешнеполитической фиги, обаяние ладонного приветствия ликующей толпе.
– Я начну с самого главного, – и президент постучал пальцем по тетради, – спасибо тебе. Не ожидал, что так получится. Теперь я знаю имя преемника. И еще – особая благодарность за предотвращение государственной измены.
Гера встал и сказал:
– Служу Российской Федерации.
– Это хорошо, – ответил президент, – садись давай обратно и слушай дальше. Тут сейчас вокруг тебя сыр-бор начинается, всякие движения нездоровые, так что лучше тебе, как бы это помягче сказать-то… Отдохнуть.
– Выгоняете? – Герман задал вопрос настолько равнодушным тоном, что даже сам от себя этого не ожидал. «Ну и черт с ним», – подумал он.
– Герман, ну что ты такое говоришь? Кто тебя выгоняет? Просто лучше тебе переждать, а потом, при новом президенте, мы о тебе р-раз так, и вспомним. Ты же сам понимаешь, если к нам попал, то назад дороги нет, или остаешься, или как друг твой бывший, Сеченов. Пустил себе пулю в голову и ни при чем.
– Вот даже как… А я почему-то думал, что он не решится.
– Ну почему же, – сказал президент, – он офицер, человек военный, а для офицера самоубийство даже грехом не считается. Ладно. Вот, собственно, все, что я хотел тебе сказать, и до встречи. О! Чуть не забыл. Подожди-ка…
Президент взял тетрадь, подошел к стене, обшитой деревянными панелями, и что-то сказал. Одна из панелей отошла в сторону, за ней оказался сейф. Президент приложил палец к специальному устройству, открыл сейф, убрал в него тетрадь и достал какую-то маленькую коробочку. С этой коробочкой вернулся к Герману:
– Это тебе, за твои заслуги.
Гера принял из его рук коробочку, открыл и увидел восьмилучистую серебряную звезду:
– Что это?
– Это мальтийская звезда. Очень высокая награда. Считай, что это главная государственная награда, о которой мало кто знает.
…Трудяга «уазик» стоял на прежнем месте. Никто и не подумал отогнать его. Гера завел машину и медленно, в общем потоке поехал прочь из Москвы. В город N он добрался только к шести часам вечера.
Он сразу нашел дом с синими рамами, вышел из машины и зашагал к подъезду, вошел, позвонил. Никто не открыл ему дверь, в квартире было тихо. Он продолжал звонить, сначала спокойно, а потом, перестав контролировать себя, принялся стучать в дверь кулаками, но в квартире было тихо. С улицы в подъезд кто- то вошел, и Гера увидел незнакомого мужчину лет пятидесяти, который, к удивлению Германа, невозмутимо подошел к этой же двери, не обращая внимания на Кленовского, достал ключи и принялся открывать замок.
– Извините, а где Валя?
– Какая еще Валя? – торопливо пробормотал мужчина, открыл дверь и попытался проникнуть в квартиру, однако Гера рванул дверь на себя:
– Валя! Рыжая медсестра! Она живет тут вместе с бабкой!
– Молодой человек, не было здесь никогда никакой Вали, – мужчина испуганно тянул дверь на себя. – Я здесь с семидесятого года живу, а Вали никакой не знаю. Да прекратите вы держать дверь! Караул!
Герман вышел на улицу, некоторое время постоял перед домом. Нет, ошибки быть не могло: вот и «Волга», и кривое дерево во дворе, и лавочка без спинки, возле которой валялись пустые бутылки, и, наконец, развешанное на веревках белье – все это он очень хорошо запомнил. Помедлив немного, Гера завел мотор и поехал в больницу. Нашел нужный корпус, зашел в помещение приемного покоя и – вот удача! – нос к носу столкнулся с тем самым врачом, своим сверстником, спасшим его четыре дня назад.
– Вы меня помните?
– А! Это вы? Как сердечко?
– Спасибо, все прекрасно. А где Валя?
Врач удивился:
– Кто? Какая Валя?
– Ну как же, – Герман почувствовал головокружение, – медсестра. Она у вас работает, рыжая такая!
– Вы меня извините, – доктор поглядел на Геру с участием, – мне к больным надо, а никакой рыжей Вали у нас никогда не было. Это вы путаете что-то. Поправляйтесь, и поменьше надо волноваться.
Чувствуя, что еще немного, и он сойдет с ума, Гера некоторое время ехал куда-то, не разбирая дороги, наконец он оказался перед шоссе и, не раздумывая, повернул на Кострому… В Затиху он попал уже ночью.
Он промчался сквозь мертвую деревню и с грохотом остановился перед «крепостным» забором дома Мистера Ты. Толкнул калитку…
Сердце выскочило из засады внезапно, как выскакивает убийца, вооруженный ножом, и нож этот сейчас терзал грудь нестерпимой болью. Охнув, Герман опустился на белый песок, перевернулся на спину и, закрыв глаза, постарался успокоиться и восстановить дыхание. Вокруг словно стало светлее, и страшная боль исчезла, словно вода, навсегда ушедшая в песок. Он очнулся.
Луна, вырвавшаяся из-за облаков, освещала Ханаанскую пустыню, а на камне сидела рыжая Валя.
– Что ты здесь делаешь? – Гера не услышал собственного голоса.
– Я рада, что ты вернулся, – ответила она и протянула ему руку. Гера попытался дотянуться до нее, но понял, что не может пошевелиться. Свет луны потускнел, и последнее, что он увидел, была Валя, стоящая посреди Ханаанской пустыни. За спиной ее поднимались к небу два больших черных крыла.
Эпилог
– Эгер, в этой истории для меня осталась только одна загадка. Кого же все-таки имел в виду монах на самом деле?
