тихоокеанских лодок включилась она в боевые действия и провоевала всего восемь месяцев. Но и за это время экипаж успел показать себя хорошо обученным и сплаванным коллективом, а командир — грамотным и мужественным подводником. Слепо военное счастье!
Весной и мне наконец удалось выбраться в море.
«С-103» — новая лодка, но она уже совершила два боевых выхода: один раз на позицию и второй — в качестве разведчика. Соприкосновений с противником лодка не имела, а стало быть, и боевой счет у нее не открыт.
Командует «С-103» капитан 3 ранга Нечаев. С ним-то и выдалось мне поплавать.
Когда за кормой скрылись очертания Рыбачьего, в памяти живо возникли все те чувства и переживания, что приходилось мне испытывать на протяжении полутора лет, отданных боевым походам к западным побережьям. Кажется, и не отделяет меня от них год, проведенный на берегу да в коротких выходах на Кильдинский плёс.
Все повторяется в своих знакомых и привычных проявлениях. Вот в перископе показалось диковинных размеров и очертаний судно. Что это — океанский лайнер, решившийся со слепой отвагой идти здесь днем в одиночку? Нет, ничтожный мотобот, формы которого до неузнаваемости исказила морская рефракция — явление, родственное миражу. Ее шутки безграничны — то превратит корабль в дом, то знакомый берег сделает незнакомым.
Вот лодка всплыла на поверхность, хлопнул рубочный люк, и ты поднимаешься по трапу, обдаваемый великолепным, живительным потоком благоухающего морского воздуха. Выходишь на мостик — и в голове аж все плывет. До чего же вкусен воздух! Разве оценишь это, живя только на берегу?! А из лодки, из открытого люка, прет таким густым и отвратительным настоем, что едва удерживаешься от рвоты я недоумеваешь: «Как ты мог много часов подряд дышать такой гадостью и остаться в живых?»
Вот сладко засыпаешь под неумолчный стук трудолюбивых дизелей, заряжающих истощенные аккумуляторы. И вдруг просыпаешься, как от толчка, как по тревоге. В чем дело, что произошло? Да, оказывается, ничего. Просто изменили режим работы дизелей, и они теперь дают на пятнадцать оборотов меньше. Это называется командирским сном…
В походе стараюсь получше присмотреться к Николаю Павловичу Нечаеву. Командир он со стажем, но на Севере новичок. Производит он впечатление человека суховатого, малообщительного. Но это только на первый взгляд. А если судить по поступкам — очень заботливый, внимательный к людям начальник. Команда привыкла к Нечаеву, к особенностям его характера, и обе стороны, чувствуется, вполне довольны друг другом.
Всех на лодке объединяет стремление встретиться с врагом. Два безрезультатных похода переживаются здесь очень крепко. И то ведь: на бригаде столько лодок со звездами на рубках, в которые вписаны внушительные цифры боевого счета.
Нечаев без страха заходит в фиорды, заглядывает в самые укромные бухточки. Ищет он противника настойчиво и методично, очень по-деловому, с хорошо выработанным навыком. С тактической точки зрения все грамотно и верно: лодка не нарушает скрытности, ничем не обнаруживает себя.
И все-таки все наши старания остались втуне: так мы никого и не встретили в этом походе, за исключением рыбачьих мотоботов, которых подводники не трогают.
Домой я возвратился с еще более твердым убеждением: воевать по-старому нельзя. Нам нужна надежная и дальняя авиационная разведка.
В один из холодных, но по-весеннему светлых дней я был вызван по каким-то делам к командующему. В его просторном кабинете уже находились командующий авиацией флота генерал-лейтенант Андреев и его начальник штаба генерал-майор Преображенский. Разговор шел о крупной авиационной операции и о той роли, которую в ее проведении сыграла разведка. Когда Андреев кончил говорить, я постарался «перехватить инициативу»:
— Настало время, чтобы авиация выделяла силы для разведки в интересах подводников. А то что же получается? Воюем мы для сорок первого года хорошо, а для сорок четвертого — кустарно. Да и о настоящем взаимодействии без этого нельзя всерьез говорить.
— Не пойдет, — встрепенулся Андреев. — Не можем мы специально для подводников самолеты гонять. Нам самим впору…
— Сможете, товарищ Андреев, — перебил командующий. — Сможете, потому что это нужно для флота. Очень нужно. Давайте-ка послушаем подводников. Иван Александрович, доложите ваши соображения…
К соглашению мы пришли довольно скоро. Возражения Андреева были не больше и не меньше как первой реакцией рачительного хозяина, у которого хотят прихватить часть с трудом добытых и в общем-то нужных средств. Но это проявление «местнической» слабости не устояло перед напором здравого смысла и заботы об интересах общего дела. С авиационным командованием мы нашли общий язык. Тем более, что в конечном счете данные дальней разведки не меньше, чем нам, нужны были и самим авиаторам.
Начали мы с того, что провели с летчиками штабную игру на картах. Наши штабы прикидывали и уточняли варианты совместных действий. Им была поручена разработка двухстороннего учения с участием лодок, авиации, транспорта и кораблей охранения. И хоть на море ни на час не утихала война — обстановка все время оставалась напряженной, на учете была каждая лодка, каждый самолет и надводный корабль, — учение было проведено. Ведь дело-то замышлялось большое, требовавшее очень четкого согласования и взаимодействия, и подготовиться к нему надо было основательно, чтобы не «наломать дров».
В конце апреля конвой «противника» вышел в море. В состав охранения, прикрывавшего транспорт, входили надводные корабли разных классов, вплоть до эсминца. Мы с главным штурманом ВВС как раз и расположились на этом эсминце.
Путь наш, естественно, пролегал вдоль своих берегов. Но обстановка учения была, как говорится, максимально приближенной к боевой. И это без всякой натяжки. Ведь каждую минуту в воздухе могли появиться не условно вражеские, а самые настоящие немецкие самолеты. В водах, по которым мы проходили, могли таиться фашистские подводные лодки. Да, может быть, они и действительно находились там. Во всяком случае, все виды обороны мы осуществляли в полной мере.
На переходе конвой несколько раз обнаруживали самолеты-разведчики противостоящей стороны. Данные о нашем месте, курсе, скорости и порядке построения в ордере они сообщали в базу и на лодки, развернутые на позициях ожидания. После этого лодки шли на сближение с нами, прорывали охранение и «атаковывали» транспорт. Делали они это здорово. Душа радовалась, когда наблюдал я за их действиями со стороны.
Учение это было тщательно разобрано. Оценку оно получило вполне хорошую. Обнаружились и отдельные шероховатости, «узкие места», на устранение которых были потом направлены усилия обоих штабов. Польза от этого была большая.
И вот в мае лодки впервые пошли на коммуникации врага, чтобы действовать новым методом. Этот метод получил не вполне удачное, с точки зрения русского языка, название нависающей завесы.
Завеса, да еще нависающая! Но как бы это ни звучало, сам по себе метод был хорош, и начиная с мая он стал основным в нашей боевой деятельности.
Суть его вытекала из всех наших прежних рассуждений о взаимодействии лодок с другими родами сил. Лодки выходили в районы ожидания, нарезанные за внешней кромкой минных полей. Между внутренней кромкой этих заграждений и берегом располагались коридоры, по которым и проходили немецкие коммуникации. Таким образом, лодки разворачивались в завесу, которая, однако, не преграждала пути вражеским конвоям, а нависала над этими путями.
Самолеты тем временем вели дальнюю разведку, стараясь засечь конвои с момента выхода из фиордов, а затем уточнить их состав, направление и скорость движения. Эти сведения передавались непосредственно на лодки и командованию. Потом штаб передавал эти данные для лодок повторно. Одновременно намечалось место и время удара для торпедоносцев и торпедных катеров.
Командиры лодок, получив разведданные, определяли точку предполагаемой встречи с противником и шли в нее, прорывая минное заграждение. Завеса приходила в движение и опускалась на пути врага.
Такова, в общих чертах, схема боевых действий по новому методу.
Результаты не заставили долго себя ждать. Уже в мае три лодки благодаря помощи авиационной
