бургомистровым братом-трактирщиком по поводу амурных шалостей Тюге, они хотели остановиться в одном доме у реки и там подождать, пока Сеньор сам нанесет визит бургомистру.
Однако же он взбеленился и поклялся добиться, чтобы его приказаниям повиновались. Итак, они явились на пир бургомистра, где самые высокопоставленные персоны города благодаря стараниям графа Лоэзера оказали им весьма теплый прием. Уборы женщин семейства Браге, равно как их знание германских обычаев, оставляли желать многого, но благосклонность, которую Рудольф Габсбург проявлял к господину Тихо, здесь уже была известна, она придавала таким гостям привлекательность в глазах хозяев.
Граф Лоэзер уведомил Сеньора, что императору будет любопытно поглядеть на моего брата-нетопыря и показать его своим знатным придворным. Ему нравилось наблюдать многообразие природных форм и, по примеру своего брата Фердинанда, окружать себя гигантами и карликами.
Тогда бургомистр и его гости попросили моего господина приказать мне раздеться. Их прельщала возможность прежде самого императора насладиться уготованным ему развлечением. Тихо Браге когда-то похвастался Лоэзеру изобретательно скроенным для меня в Гамбурге нарядом, позволявшим мне демонстрировать моего брата целиком, а собственный детородный орган при этом не обнажать, но граф его заверил, что явить последний взору императора было бы, напротив, весьма дальновидно и что Рудольф «позавидует моему скипетру». Услышав это, жена бургомистра, дама в чепце из тонкой ткани, высоком и узком, как головка цапли, стала так бурно хохотать, что все сотрапезники не замедлили последовать ее примеру.
Это так задело моего хозяина, словно они осмеяли его самого.
На следующий день сиятельная дама Кирстен, сказавшись больной, вместе с младшей дочерью и половиной прислуги поселилась неподалеку от города. Свой путь в Прагу через горы Богемии мы в сопровождении остальных слуг продолжили без них.
Миновал еще день, когда мы, сами того не ведая, прошли невдалеке от того жилища, где нам предстояло встретить свой конец. Оставив позади обширное плато, где тут и там торчали круглые мельницы, непохожие на черные халупы с кожаными лопастями, что окружают Копенгаген, мы стали спускаться по длинной широкой речной долине, поросшей лесом и болотистой.
Вдали виднелся белый замок на вершине холма, я не мог оторвать от него глаз.
«Что это там?» — с внезапным интересом осведомился Сеньор.
Я заявил ему, что вскорости мы поселимся в этом замке. Хозяин окликнул человека, по поручению богемского двора встретившего нас в Дечине, где мы сделали остановку, — теперь он сидел рядом с возницей — и спросил его, не крепость ли Брандис белеет там вдали, и далеко ли отсюда до Праги.
«Это не Брандис, — отвечал наш проводник, — крепость, которую вы видите, зовется Бенатки, или kleine Venedig, что значит „маленькая Венеция“. На этой равнине летом кишит мошкара, а зимой волки. До Праги еще целый день пути».
Хозяин мог сколько угодно потешаться над моей самонадеянностью, видя, как я упрямо надулся, но он и сам глядел на белые камни этой крепости, ясно чувствуя, что скоро его семье придется там жить. Однако же он дал нам понять, что охотно бы на всю зиму остался в Виттенберге, а в Брандис поехал бы скорее, чем в Бенатки, ибо волки внушают ему страх.
«Увы, — отозвался проводник, — в Брандисе их еще больше!»
Леса, что росли по берегам Эльбы, и впрямь не шли ни в какое сравнение с теми, через которые мы проезжали, приближаясь к Брандису. Женщины, узнав поутру, что в этих краях нам теперь, очевидно, суждено обосноваться, разразились жалобами, а юная Элизабет посетовала, что мы покинули Виттенберг, не дождавшись возвращения ее возлюбленного Тенгнагеля.
Из всех дочерей моего хозяина Элизабет была самой пригожей, но до того болтливой, что за это отец любил ее меньше других. Своим пятнадцати годам она была обязана недолговечной грацией, которую ей вскоре предстояло утратить, приобретя дородные формы своей матери. Пышностью бюста она часто привлекала взгляды наших гостей, но сама не питала чувств ни к кому, кроме Франца. Она часто твердила, что он человек благородный и для ученого на диво предупредительный. Ее отец, коему предназначались эти намеки, смеялся — не столько над ее дерзостью, сколько над тем, что ученого можно считать самым большим глупцом в сравнении с его же собственными учениками.
Элизабет не скрывала, что судьба Тенгнагеля ее очень заботит, ведь он путешествует по Италии как последователь Лютера в стране католиков.
«Увы, — напомнила ей старшая сестра, — мы все в том же положении».
А отец в ответ заявил, что император не только возьмет их под свое покровительство, но и вообще питает величайшее уважение к лютеранам, евреям и приверженцам всех прочих религий за исключением магометан, которые слишком злоупотребляли его терпением.
«Разве ваш Йоханнес Кеплер также не состоял под покровительством эрцгерцога Матиаша? — спросила Магдалена. — И вот теперь он добивается вашей поддержки, чтобы спастись от преследований эрцгерцога, затеявшего в Штирии гонения на адептов реформации!»
Сеньор приказал ей замолчать, поскольку его самого грызла та же мысль. В последний раз мы остановились на ночлег близ Праги, чтобы к завтрему набраться сил, но я знал, что ему не уснуть. Во время ужина посланец, по поручению императора служивший нашим проводником, сообщил, что большинство селений, расположенных между Брандисом и крепостью Бенатки, — лютеранские. Такое известие пришлось по душе моему хозяину, и он обещал вспомнить об этом, когда будет выбирать, где ему поселиться.
Ты где? Мои глаза тебя не видят, но я слышу скрип твоего пера. При скромной помощи слуха, обоняния и памяти я угадываю, что у тебя за спиной еще двое других. Один — очень добрый человек, не пастор ли это, о котором я просил? Кому ж еще и быть? Другая — женщина, но это не твоя мать, не Альма. И не Герда. Она пахнет свежим молоком и новым бархатом. В ее сердце большая жалость ко мне, в эту комнату она прокралась вслед за тобой, чтобы узнать финал этой истории и присутствовать при конце моей.
Пусть она распахнет окно, чтобы моя душа, отлетев, слилась с пением птиц и могла сверху взглянуть на этот город, где прошла половина моей жизни.
В Прагу мы въехали как раз мимо угла дома, где сейчас находимся, «У двух подсвечников».
По правую руку в ослепительных лучах июльского дня мы увидели собор, ниже — каменный мост над сверкающей рекой, Градчаны, остров, бредущее по лазурно-вермелевому небу стадо облаков. Замок был не похож на Кронборг. Я поглядел на его высокие стены, вздымающиеся над холмом, словно бок огромного корабля, и нашел, что он выглядит зловеще.
Настроение хозяина передалось мне. Встреча с императором пугала его куда больше, чем он хотел показать. Его мучил страх унижения. Если наперекор всем посулам ему не удастся снискать в этом городе привилегии, утраченные в Дании, придется смириться с лишениями. Средства, что хранились у него в Копенгагене, были слишком скудны, они не позволят долго вести тот образ жизни, к какому он привык. Заем, данный герцогу Мекленбургскому, все еще не был возвращен, и он просил продать дом на улице Красильщиков, чтобы возместить эти недостающие пятнадцать тысяч талеров. Его сестра София могла хоть из кожи вон вылезти, ища покупателя, — он требовал слишком высокую цену. Гвэн еще давал ему часть пошлины, выплачиваемой судами, пересекающими Эресунн. Но вскоре король Христиан и ее отобрал. На то, чтобы выдать замуж дочерей и обеспечить свою семью, у господина Тихо теперь не оставалось ничего, надеяться он мог лишь на благотворительность своих друзей да на ренту, которую ему, возможно, предоставит курфюрст Бранденбургский, чтобы получить право выказывать ему свое презрение и использовать в качестве астролога.
Наступил тот предполуденный час, когда знаменитому Браге настала пора приготовиться к встрече с императором Рудольфом Габсбургом. Это происходило в доме его друга Гайека. Моего хозяина обуял сильнейший страх, стоя перед зеркалом, он подумал, что сейчас лишится чувств. Его весьма заботило, как бы не уронить свой нос в присутствии первого из европейских принцев, поэтому он отказался от вермелевого колпачка в пользу другого, медного, этот был полегче и позволял хотя бы улыбаться, сколько угодно.
— Как тебе кажется? — спросил он.
— Вам замечательно идет, — отвечал я.
— Тебя не о наряде спрашивают, скажи лучше, какой прием готовит мне император.
— Разве я вам не говорил, что вижу вас сидящим рядом с ним и наблюдающим за состязанием в метании копья? Стало быть, вы поладите как нельзя лучше.
Он надел оранжево-зеленый камзол в косую полоску с пуговицами из золоченого серебра, накинул легкий, короткий черный плащ с зелеными и золотыми фестонами и белой атласной подкладкой (одеяние не подходило ему по возрасту, но такие фасоны были в большой моде при богемском дворе). К этому он прибавил новый воротник, серые чулки, орден Слона и легкую шляпу с черным пером. Брадобрей, вызванный второпях, сумел придать его кустистым усищам более сносную форму.
Когда бедноватый, еще с Гвэна вывезенный экипаж, расписанный зеленой краской, с красным гербом, снабженный украшения ради механическим устройством для счета, давним изобретением искусника Яхинова, тронулся с места и покатил ко дворцу, Сеньор до такой степени утратил свою грозную надменность, что его дочь Магдалена не преминула впоследствии описать эту метаморфозу и даже была немножко тронута.
Супруга Гайека и две его снохи до вечера развлекали и поддерживали трех женщин Браге. Они сожалели об отсутствии сиятельной дамы Кирстен и ее младших дочек, оставшихся в Дрездене с половиной прислуги. (Что до второй половины, они томились в ожидании неподалеку от города, на месте нашей последней стоянки.) Хальдор отправился во дворец вместе с хозяином. Тюге с Гайеком сели в карету и поехали в монастырь капуцинов. Что до меня, я отпустил свою душу побродить у реки, доверившись судьбе дома Браге, но дивясь, почему город, увиденный во сне, где был и мой господин, вовсе не походил на тот, что предстал передо мной теперь.
Когда Сеньор вернулся, мы догадались по его лицу, что ему, Похоже, пришлось удовлетвориться новыми обещаниями.
— Вы видели императора? — спросила Магдалена.
— Это произойдет очень скоро, — молвил он. — Меня принял Барвиц, его секретарь, я хотел передать ему мои рекомендации от курфюрста Кёльнского и герцога Мекленбургского. Завтра он сообщит, кому мне надлежит их вручить.
— Стало быть, вы потратили три часа, готовясь к тому, чтобы потолковать с секретарем?
Жена Гайека знаком велела ей помолчать. Обед прошел тягостно, все были подавлены. Мой Господин в глубине души мнил, что император примет его без промедления, хотя теперь утверждал обратное. Ему было совершенно ясно, сказал он нам, что придется подождать несколько дней. Назавтра, в первом часу, он стащил меня с соломенного тюфяка, где я спал у его дверей, на лестнице, ведущей к спальне четы Гайеков. Он втолкнул меня в комнату, отведенную ему, и, затолкав в нишу с узким окошком, выходящим на крышу церкви, прошипел:
— Ты можешь поклясться, что император не обманет моих надежд?
— Я этого не говорил, — возразил я.
Тот разговор врезался мне в память тем глубже, что я успел проснуться лишь наполовину. Часть моего сознания еще блуждала в туманном краю химер. Внезапно я заговорил со своим хозяином так, будто за моей спиной стоял его призрак, обитатель царствия небесного. В присутствии сей Тени, умудренной запредельным знанием, я говорил с ее злополучным двойником, которого только недавно видел простертым во прахе.
Казалось, покойник пришел требовать от меня заверений в своем счастливом будущем.
— Но ты же возвестил мне, что Рудольф Габсбург удостоит меня своей дружбы!
— Есть много способов быть друзьями, и сверх того со временем можно перестать ими быть.
— Ты видишь меня разоренным?
— Я вас вижу разбогатевшим более, чем вы были богаты в Дании.
— Император предаст меня так же, как ранее — король Датский?
— Вы сами себя предадите, — вздохнул я, дивясь своей решимости произнести подобное предсказание, но его оно ничуть не испугало, он слишком привык договариваться с самим собой.
После этого он меня прогнал, помылся и снова приготовился к посещению дворца.
Но час его встречи с императором еще не пробил. Его снова принял секретарь Барвиц, от коего он получил новые уверения, что вскоре Рудольф призовет его к себе.
Весь тот вечер он сохранял превосходнейшее расположение духа, но о причине такой веселости помалкивал, чем изрядно взбесил Магдалену.
На другой день он посетил канцлера Румпфа, который по поручению императора должен был подыскать ему подобающее жилище неподалеку от дворца.
Его рассказ о времени, проведенном там, был на сей раз как нельзя более подробным, ибо гостеприимный канцлер поделился с ним чувством изумления, охватившим богемский двор
