зовут меня мои люди, сын Морада, которого еще долго будут помнить в Исландии. Но кто вы такой, если осмеливаетесь обращаться со мной словно с паршивым шакалом? И кто дал вам право коварно напасть на мой корабль и потопить его, хотя он мирно плыл своей дорогой?
При этих словах у штурмана нестерпимо зачесались кулаки, и он прямо затрясся, едва сдерживая кипевшую в нем ярость. Карфангеру тоже пришлось сделать над собой усилие. Невозмутимым тоном он возразил, что ему еще не доводилось встречать берберийский корабль, мирно плывущий своей дорогой.
Как раз наоборот: алжирские рейсы, а более всех сам алжирский бей, не раз демонстрировали, что не уважают даже договоры, заключенные их повелителем — султаном Османской империи.
Юсуф ибн Морад скривил губы в презрительной усмешке.
— На это я вам отвечу словами, которыми алжирский бей ответил султану: «Наши рейды в открытом море не преследуют никакой иной цели, кроме сдерживания натиска христиан, кои есть извечные враги всех правоверных.
Ибо, если бы мы согласились признать справедливость притязаний всех, кто за деньги хочет купить мир и свободу торговли, то нам не осталось бы ничего иного, как сжечь наши корабли, отказаться от исполнения священного долга воинов ислама и уйти в погонщики верблюдов». Вот такой ответ дал алжирский бей султану, своему повелителю. И почтите за великую честь то, что я вам — ничтожеству в сравнении с великим султаном — пересказал эти слова.
Выслушав эту тираду, Карфангер хладнокровно заявил, что считает труд погонщика верблюдов занятием в высшей степени похвальным и куда более достойным, нежели морской разбой, и что с людьми, занимающимися мирным трудом, любой охотно согласится торговать.
И в самом деле, турецкая Османская империя вот уже более ста лет хозяйничала на всех морских торговых путях от Европы до Индии. Это она перекрыла все старинные караванные пути, по которым с незапамятных времен китайские шелка доставлялись в Средиземноморье, в Италию, Францию и Германию. Именно засилье турок и вынудило таких отважных мореплавателей, как Христофор Колумб, Фернан Магеллан и Васко да Гама, отправиться на поиски морского пути в Индию. В конечном итоге такая политика привела к развалу хозяйства самой Турции: благодаря открытию новых торговых путей купцы перестали пользоваться услугами посредников и перекупщиков. Однако гамбургский шкипер Берент Карфангер не мог, разумеется, знать всего этого досконально.
Юсуф ибн Морад тем временем пытался опровергнуть обвинение в пиратстве.
— Позвольте, я ни словом не обмолвился о морском разбое. Или вы поразному оцениваете одни и те же деяния, совершаемые мусульманином и христианином? Пирата Фрэнсиса Дрейка британская королева возвела в рыцари и дала ему адмиральский чин — и немудрено, ведь изрядная часть награбленного Дрейком попадала в ее казну. Десять лет тому назад всемилостивейший султан пожаловал алжирскому рейсу Али Песелину титул паши. Так неужели пристало называть разбоем деяния, которым воздаются такие почести?
— Оставьте ваши софизмы, — невозмутимо парировал Карфангер. — Вы хотите, чтобы я не видел разницы между вашими разбойными нападениями и каперскими рейдами того же Фрэнсиса Дрейка? Хорошо, вот вы, например, действуете от имени алжирского бея…
— А также во имя Аллаха и пророка его Магомета, — вставил пленник.
— … Фрэнсис Дрейк плавал под флагом своей королевы, — продолжал Карфангер, пропустив мимо ушей реплику рейса. — Во время своих каперских рейдов он нападал исключительно на испанцев, которые угрожали его родине завоеванием и сдерживали развитие торговли и предпринимательства. В те времена Испания занималась только грабежом и разбоем — совсем как в наши дни Алжир, Тунис и Триполитания, эти гнездилища паразитов, которые надо выжечь каленым железом, словно чумной бубон. И клянусь вам: будь я адмиралом крепкой маневренной эскадры, я не знал бы покоя ни днем, ни ночью до тех пор, пока не отправил бы на дно последний из ваших разбойничьих кораблей! — Сгоряча Карфангер наговорил больше, чем намеревался, поэтому сделал небольшую паузу и продолжал уже более спокойным тоном:
— Али Песелин из Алжира, говорите? Бросьте, вам же отлично известно, что он родом из Флиссингена, где в свое время появился на свет в семье добропорядочных христиан. Он такой же вероотступник, как и ваш отец.
— И такой же, как Симон Танцер, бывший фламандец, — в тон ему продолжал рейс, — такой же, как Уорд, Бишоп и Варни и все остальные, кто начал задыхаться в такой добропорядочной и христолюбивой Англии.
— Да замолчишь ты наконец, шелудивый пес! — вскричал тут штурман, уже давно крепившийся изо всех сил. — Конечно, все они гнусные христопродавцы, для которых жалко и куска хорошей веревки. Мало им грабежа и убийств, так они еще и отреклись от веры Христовой. Протянуть бы тебя, собаку, разок-другой под килем, чтобы дух вон вышел, — сразу забудешь свои богопротивные речи!
— Спокойно, штурман, спокойно! — Карфангер отвел в сторону кулак Янсена, которым тот размахивал перед самым носом рейса.
— То есть как, капитан?! Неужто вы собираетесь продолжать диспут с этим иудой? Чтобы он опять над вами насмехался?
Карфангер повысил голос и велел штурману оставить их: «Отправляйтесь-ка вы лучше в город, Янсен, и разузнайте, нет ли вестей о де Рюйтере», — напутствовал он его.
После того как Ян Янсен, все еще вполголоса ворча и ругаясь, закрыл за собой дверь каюты, Карфангер жестом пригласил пленника в одно из кресел, достал из шкафа бутыль испанского вина и наполнил два бокала. Однако рейс от вина отказался, сославшись на запрет Корана. Вот если бы ему предложили стаканчик рома…
Карфангер исполнил его желание и, пригубив из бокала, начал расспрашивать Юсуфа ибн Морада о причинах, которые вынудили его отца покинуть родину и отречься от христианской веры. При этом он старался избегать слова «вероотступник» в расчете на то, что его собеседник тоже не будет давать волю эмоциям, а станет говорить по существу. И рейс начал свой рассказ:
— Отец моего отца всегда поступал так же, как и вы: предпочитал все проверять, а не слепо верить. Но это пришлось сильно не по нутру проповедникам религии любви к ближнему, как обожают именовать себя христианские попы, и они отправили моих деда с бабкой на пытки, а затем и на костер — разумеется, во славу их доброго Бога и во имя одной лишь христианской любви. До этого дед мой плавал штурманом на испанском судне и мог воочию убедиться, насколько прекрасно христианство, особенно в те моменты, когда раздавался громогласный клич: «Золото! Серео! „, и на далеких берегах неведомых ранее стран начинались грабеж, насилие и убийство. Видел он и то обхождение, которым христианские святоши жаловали несчастных туземцев. Мой отец тоже стал штурманом и ходил в море до тех пор, пока за ним не закрепилось прозвище «сын еретика и ведьмы“, после чего ни один судовладелец не желал с ним разговаривать. Тогда он нанялся простым матросом на какую-то каботажную посудину, но и там братья во Христе постарались сделать его жизнь сущим адом. Спас его один алжирец, и проклинаемый всем христианским миром Алжир принял моего отца в свои объятия и стал его новой родиной.
Карфангер слушал рассказ пиратского вожака и думал о судьбе своих собственных предков. Его дед, спасаясь от преследований испанской инквизиции и от карательных полков свирепого герцога Альба, в числе многих своих соотечественников покинул Голландию и отправился на поиски нового пристанища.
— Ваш отец уехал в Алжир, — задумчиво промолвил Карфангер, — мой дед по тем же причинам вынужден был покинуть Голландию, и ганзейский город Гамбург гостеприимно распахнул перед ним свои ворота.
Это сравнение не произвело на Юсуфа ибн Морада ни малейшего впечатления. Он лишь поинтересовался, откуда у Карфангера собственное судно, если его родители были всего лишь бедными переселенцами.
— Разве не верно, — спрашивал рейс, — что богатство многих домов постоянно возрастает, хотя их владельцы не утруждают себя работой? Но, с другой стороны, в таких городах появляется все больше и больше нищих и голодных. Стоит ли удивляться, что многим из них надоедает нищенство, и они начинают искать других способов добычи хлеба насущного?
Обо всех этих вещах Карфангер и сам задумывался уже не раз. Но разве мир не изначально поделен на богатых и бедных? И возможно ли вообще такое мироустройство, каким его описывает Томас Мор в своей
