– Давай, Сидоров, не затягивать. На кого работаешь?
– На кого? На 'Мосгорводоканал'.
– Шутник, – загоготал мужчина. – Настоящий шутник.
Мужчина ткнул одного из докторов, стоящих рядом с ним, кулаком в бок. Доктор сухо улыбнулся.
– Сидоров. Сейчас ты нам все-все-все расскажешь – на кого работаешь, откуда инфу получаешь, куда и кому ее передаешь. Потому что, Сидоров, у меня такие есть специально обученные люди – айболиты, которые из тебя вытянут даже то, когда ты первый раз вздрочнул. Понял, Сидоров?
– Честно говоря, не очень. Но нельзя ли мне …эээ… в туалет. Очень…эээ… писать хочется.
Мужчина захохотал.
– Гляди-ка – сопля-соплей, а острит…
– Да нет, – заторопился Сидоров. – Действительно хочется. Очень.
– Хочется – перехочется, – философски сказал диванный сиделец. – Итак, считаю до трех, а потом тебе пИсалка может и не понадобится никогда: на кого работаешь? Раз, два, три…
Он начал делать знак своим 'докторам', но в этот момент витражные стекла зала взорвались на миллионы осколков, и в них – во всех сразу – появились похожие на марсиан люди в черно-сером спецоблачении и в касках. И еще не коснувшись пола они уже открыли шквальный огонь из своих маленьких вороненых автоматов необычного вида, огонь, превративший всех, находившихся в зале – охранников, человека на диване, так называемых докторов-айболитов – в покойников. Всех, кроме Сидорова, который остался стоять посередине этого хаоса – трупы, кровь, летящий из дивана пух, пыль от расстрелянных статуй и лепнины – одиноко, как почерневшая труба над сожженной немецкими фашистами белорусской деревней.
– На пол! – раздалось многоголосое, когда утихла стрельба.
Сидоров вздохнул и покорно лег на уже не такой чистый, как во время его прихода, ковер.
***
В вертолет его внесли в буквальном смысле.
Как только дверца захлопнулась, черная машина резко набрала высоту и оставила внизу себя роскошный особняк – правда, из-за разбитых стекол уже и не так хорошо выглядящий – где вся эта кровавая драма происходила.
Во время всего полета Сидорова прижимали к полу сапогами. Реплики, которые подавали люди в спецодежде спецподразделений, были какие-то специфически жаргонные, поэтому он даже перестал пытаться вслушиваться, а только лежал, стараясь не слишком расслабиться, потому что мочевой пузырь готов был лопнуть.
Приземлились около какого-то леса. Площадка была залита прожекторами.
– Мужики, не дадите поссать – сдохну.
– Ну, ты это – не исключено и так сдо… – начал было один из отряда, но другой – похоже, старший, махнул рукой:
– Отлей!
Не отходя далеко от вертолета, залитый светом, как на съемочной площадке, под прицелами почти десятка автоматов – и при этом нисколько ничего не стесняясь, Сидоров сделал свое дело и, что парадоксально в его ситуации, испытал на секунду ощущение полного блаженства.
– Полегчало? – псевдоучастливо спросил кто-то.
– Ага. А то еще сейчас какие чечены по мою душу придут, а с ними не договоришься – дикие люди, горцы.
Это незамысловатая шутка вызывала у людей какую-то странную реакцию.
Сидорова сбили с ног, прижали к земле коленями и стволами автоматов, на затылке он вновь почувствовал холодный, тяжелый и металлический ствол.
– Откуда?
– Что – откуда?
– Откуда ты узнал про чеченов?
– Каких чеченов?
– Полчаса назад в районе Орла был посажен рейс из Грозного. В самолете пятьдесят до зубов вооруженных бойцов из охраны президента Кадырова. И знаешь, зачем они летели в Москву?
– Нет, – сказал Сидоров, хотя уже начал догадываться.
– За неким Сидоровым, бухгалтером 'Мосгорводоканала'.
– Мир сходит с ума, – сказал Сидоров.
***
Кто были следующие, Сидоров сначала вообще не понял. Он сидел один в какой-то казарме – ряд двухъярусных кроватей, аккуратно и единоообразно заправленные постели и тумбочки возле них, – прикованный наручниками к батарее, когда за окном вспыхнул яркий ослепительный синий свет и раздался нарастающий звук, который за несколько секунд от низкого гула превратился в резкий свист – и вдруг оборвался. Затем за окном послышалось громоподобное, явно усиленное какой-то мощной электроникой: 'Кто шевельнется – прибьем на хрен!' На всякий случай он привычно лег на пол – это уже становилось привычным, хотя и несколько однообразным. Когда раздался топот шагов в проходе между кроватями, осторожно поднял голову. Вошедшие с оружием люди лиц своих не скрывали. К удивлению Сидорова, среди них – большей частью славянских лиц – был негр, узбек и даже парочка явно латиноамериканских индейцев. Во главе вошедших был немолодой человек без оружия, но в очках, похожий скорее на лектора общества 'Знание', чем на боевика – а боевиков за этот день Сидоров уже навидался с лихвой.
– Здравствуйте! – сказал человек.
– Здравствуйте, – сказал Сидоров.
– Честно говоря, вы нам задали сегодня головной боли, товарищ Сидоров.
– Товарищ? – осторожно сказал Сидоров, словно пробуя это слово на вкус.
– Да, товарищ. Именно так.
– Эээ… – сказал Сидоров несколько ожидательно.
– Конечно, конечно, – сказал человек в очках. – Социализм – это учет, не так ли?
– Лучше меньше, да лучше, – автоматом отозвался Сидоров и впервые за весь день улыбнулся. – Здравствуйте, товарищи. И отстегните меня от этой долбанной кровати – ну и – дайте стакан самой что ни на есть пролетарской водки – сегодняшний день был довольно утомителен.
Все – даже негр и латиноамериканцы – засмеялись. Кто-то побежал искать в ключи от наручников, а один латиноамериканец достал из вещмешка металлическую фляжко-бутылку с надписью RON CUBANO, что по-русски значило Кубинский ром.
– Сойдет – вместо водки? – спросил он на очень хорошем русском.
– Сойдет! – сказал Сидоров.
***
Трое очень старых людей шли с охотничьими ружьями в руках по тропинке. Обслуга спецобъекта – охотничьего хозяйства 'Лесное 2', куда они привыкли ездить на охоту еще при жизни Леонида Ильича, а также охранники и персональные врачи, оставалась далеко, хотя и в зоне визуального контакта.
– Придется тебе, – сказал один из стариков, обращаясь к другому. – Других вариантов нет. Мы не успеваем.
Тот, к которому обращались, тяжело вздохнул.
– Ты же знаешь, что у меня со здоровьем приключилось. В этом отпуске проклятом.
Остальные двое закивали хмуро головами.
– Не углядели, факт.
– Долго я не протяну. Чазов честно сказал – год, максимум два, – продолжил старик.
