Сталина, с которым ему однажды пришлось беседовать. Уэллс утверждал, что под его руководством Россия превратилась в тираническую диктатуру. «Ну, если вы, социалист, считаете, что капитализм обречен, — сказал я, на что же надеяться миру, если потерпит крах социализм в России?» «Краха социализма в России… не произойдет, ответил он, — но при данном развитии событий возможно возникновение диктаторского режима».
«Конечно, в России не обошлось без ошибок, — заметил я, — и, как и все другие нации, она не избежит ошибок в будущем. Самая большая их ошибка, по-моему, отказ от уплаты иностранных займов, отказ обеспечить русские ценные бумаги и т. п., все то, что после революции назвали царскими долгами. Хотя право отказаться от уплаты они имели, все-таки, мне кажется, была сделана крупнейшая ошибка, ибо они восстановили против себя целый мир… В конечном итоге это обошлось им и два раза дороже». Кое в чем Уэллс со мной согласился и заметил, что в теории мои замечания хороши, иначе обстоит дело на практике, отказ от уплаты царских долгов стал одним из революционных требований. Народ был бы возмущен, если бы его заставили платить по счетам прежнего режима. «Но если бы в России согласились с правилами игры. продолжал доказывать я. — и замяли менее идеалистическую позицию, можно было пойти на большие займы у капиталистических стран, что позволило бы в кратчайшие сроки наладить экономику, а все послевоенные изменения в капиталистической системе, инфляция и так далее, наверняка бы способствовали тому, что долги эти легко ликвидировались, а в мире был порядок». «Ну, теперь уж слишком поздно», рассмеялся Уэллс».
Тучи в Европе сгущались. К власти пришел Гитлер. Картина Чаплина «Великий диктатор» (1940) выходила на экраны нелегко, ее производство, а потом и прокат пытались остановить. Но мастер продолжал работать, хотя сам признавался, что «застигнут врасплох политической лавиной событий». В Америке и во время войны, когда русские стали союзниками, действовали мощные силы, делавшие станку на подрыв отношений с СССР. Чаплин, по собственному убеждению, оказался на гребне событий довольно случайно: ему позвонил глава Комитета помощи России в войне и попросил выступить на митинге в Сан-Франциско вместо заболевшего Джозефа Дэвиса, бывшего американского посла в Советском Союзе. Народу собралось более 10 тысяч, на сцене — адмиралы, генералы; мэр Сан-Франциско сдержанно говорит о том, что теперь «нельзя не считаться с тем (фактом, что русские оказались нашими союзниками», и вдруг Чаплин произносит пространную и блестящую речь, в конце которой требует открытия второго фронта и немедленной помощи истекающей кровью России. Даже некоторые друзья испугались за Чарли, одно дело — скромное участие в благотворительных мероприятиях, умеренная финансовая поддержка, другое — решительные заявления, обращенные к согражданам и всем противникам нацизма. Чаплин отвечал, что сказал то, что чувствовал, однако сам себя корил в душе (и не скрывает этого в автобиографии) за несдержанность. Но останавливаться на полпути он не привык. Последовали новые его выступления, одно из них в июле 1942 года слушали 60 тысяч человек, на другом, в Карнеги-холл в Нью-Йорке, где присутствовали такие знаменитости, как писательница Перл Бак, художник Рокуэл Кент, режиссер и актер Орсон Уэллс, — Чаплин вступил в открытую полемику с теми, кто уничижительно называл его «новоявленным военным стратегом». Именно тогда для него закрылись двери некоторых роскошных особняков, а в доме перестали раздаваться звонки их влиятельных обитателей.
Но оставались друзья и хорошие знакомые, верные люди, среди них Теодор Драйзер, перед которым он преклонялся. «Время от времени он и его очаровательная жена Элен приходили к обеду. Хотя Драйзер мог вспыхнуть в любую минуту, в нем жила тихая и добрая душа. Когда он умер, Джон Говард Лоусон, драматург, произнесший надгробное слово, попросил меня быть среди тех, кто понесет гроб, а также прочесть во время похорон одно из стихотворений Драйзера — и я это сделал». Шел 1945 год.
После войны ситуация в Соединенных Штатах менялась стремительно: надежды, что победа над фашизмом принесет всеобщий мир, не сбывались, возобладали настроения тревоги и разочарования. В этих условиях Чаплин создает фильм «Месье Верду», в котором открыто обвиняется общество марионеток, готовое на все ради денег. Он не боится лишний раз подставиться, считает, что на экране, как и в жизни, должен говорить правду. Но время смелых высказываний в Америке, вступавшей в 50-е, миновало. Даже очень левые говорили с оглядкой А у Чаплина к тому же назревал новый «женский» скандал.
Некто Джоан Берри, претендовавшая на исключительное внимание Чарли, стала вести себя настолько вызывающе и навязчиво, что Чаплину пришлось в буквальном смысле находиться в бегах. Вскоре она предъявила в суде иск, заявив, что Чаплин — отец ее будущего ребенка. Один из друзей, член верховного суда, предупреди л Чарли, что против него затевается гнусное дело, и даже некоторые политические деятели дали ясно понять, что недавняя активность Чаплина в делах некинематографических может дорого ему обойтись. И действительно пришлось пройти через новый процесс и кампанию псевдоразоблачений. Суд оправдал его, установив с помощью анализа крови, что Джоан Берри лгала.
Бурные перипетии личной жизни, голливудские скандалы отходили на второй план. Он встретил Уну О'Нил дочь известного драматурга. И это положило конец эпизодическим связям и многочисленным слухам Ей исполни лось 18, они поженились, хотя пришлось, спасаясь от репортеров, устроить совсем непышную церемонию в тихом и живописном поселке неподалеку от Санта-Барбары. Обоим казалось, что счастье их будет вечным, а «мелочи жизни» решили не принимать в расчет. Это решение помогало потом всегда, вплоть до последних дней Чаплина.
А тогда, в то время, в Америке надо было пройти через все испытания и выстоять. «Пока продолжался процесс (по иску Берри. — Ю. К.), друзья не покидали, все старались чем-то помочь… Салка Виртел, польская актриса, устраивала в своем доме в Санта-Монике интересные вечера. К ней с удовольствием приходили многие деятели литературы Томас Манн, Бертольд Брехт… Лион Фейхтвангер, Стивен Спендер… кого только не было… Как-то я спросил Лиона Фейхтвангера, что он думает о политической ситуации в Штатах. «Наверное, не случаен тот факт, сказал он, немного рисуясь, — что, как только я закончил строительство своего дома в Берлине, к власти пришел Гитлер, и мне пришлось покинуть страну. Когда я закончил меблировать квартиру и Париже, и город пошли нацисты, и опять мне пришлось упираться подобру-поздорову. А сейчас и Америке я только что приобрел дом в Санта-Монике» Он пожал плечами и улыбнулся со значением «В Соединенных Штатах нарастала новая политическая волна — маккартизм. Но и Калифорнии все так же ярко светило солнце и по газонам разгуливали павлины. Уна поражала спокойствием и невозмутимостью. Рождались дети. Справляли их дни рождения. Ходили в гости и принимали у себя. Появлялись новые знакомые. «Как-то позвонил наш приятель Фрэнк Тейлор, чтобы сообщить, что к нам хотел бы наведаться Дилан Томас, валлийский поэт. Мы сказали, что будем рады. «Ну тогда, — заметил Фрэнк, выдержав паузу, — я приведу его, если не напьется». Поздно вечером… ввалился Дилан Томас. Сказать, что он был трезв, значит не знать — каков же он выпивши. Через день-два он явился к обеду и произвел хорошее впечатление. Прочел нам одно из своих стихотворений — голос у него был глубокий, низкий и звучный. Я не помню образный ряд стихотворения, но из всего этого волшебного мира вдруг как солнечный зайчик выпрыгнуло слово «целлофан «.
…А этой прозрачной, стерильной пленкой уже окутывали всю страну. И многие задыхались под колпаком. За пределами четырех стен уютного дома разворачивались драматические события: жертвами преследований становились тысячи людей. Чаплину но забыли выступлений в пользу русских союзников, теперь в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности это было самым страшным обвинением. Параллельно шли письма с угрозами, и члены «Американского легиона» с удовольствием пикетировали кинотеатры, на афишах которых появлялось его имя. С нападками на Чаплина выступили и некоторые коллеги, среди них — Адольф Менжу, актер, ставший известным после чаплинской «Парижанки», вышедшей в 1923 году (как давно это было!). Сэм Голдвин один из немногих кинопромышленников, кто высказался в его защиту. Но лавиной сыпались новые обвинения, великий актер стал подозрительной личностью (хоронил коммуниста Драйзера) с сомнительными знакомствами среди неблагонадежных и вскоре газеты запестрели крупно набранными заголовками: «Чаплин сочувствует коммунистам». «Вышлите Чарли в Россию».
Решение уехать в Европу зрело неудержимо. Уна, поддерживая намерения мужа, старалась, однако, не акцентировать внимание на политической травле. Она говорила, что переезд помог бы оградить детей от вредного влияния Голливуда. В ожидании разрешения на выезд проходили педели, встречи с чиновниками принимали форму допросов, приходилось все время быть начеку. Потом к иммиграционным властям подключалась Служба налогообложении. Требовали, чтобы перед отъездом Чаплин оставил двухмиллионный залог. Даже когда все это было позади и они ступили на борт морского лайнера «Королева
