исламом с точки зрения трудовой морали... Но факт – этого не произошло. Мы вошли, хоть и не лучшим образом, в постиндустриальную эпоху. Египту, возможно, не удастся стать даже индустриальной страной.
То есть египетские беспорядки действительно порождены ИТ! Но первична роль не мобильника с социальной сетью, по которым общались манифестанты, а той деловитой Сети, которая дает возможность найти нужный товар в ЮВА по более низкой цене и оформить её доставку к брегам Нила. Именно из-за этого старые сценарии экономического развития и индустриализации не срабатывают в информационную эпоху. Нужно искать нечто новое.
Анатолий Вассерман: Снова о броне и снаряде
Василий Щепетнёв: Изгнание пророка
Открыв «Мёртвые души», публика перевела Гоголя из талантов в гении. Можно было спорить – и как рьяно спорили! – является ли Гоголь русским Гомером или нет, но правомерность упоминания их имён рядом сомнения не вызывала. Иссушённые внезапной утратой сначала Пушкина, а затем и Лермонтова, истосковавшиеся по Большой Литературе, просвещённые читатели весь нерастраченный энтузиазм обратили на творение Гоголя, видя в нём небывалое прежде и предвкушая небывалое в будущем. Были у поэмы и противники, противники яростные, но не было равнодушных.
И опять Гоголь чувствовал: покинув страну, он поступил верно. В России как уклониться от потоков хвалы и хулы? Молчание выглядело бы нарочитым, а вступать в споры – нехорошо. Пророка одинаково создают и последователи, и гонители, столкновения меж ними высекают искры, из которых-то и возгорается пламя новой истины. Гоголь не желал быть ни кремнем, ни кресалом, да и само пламя нужно было лишь для того, чтобы осветить путь. Его ждал Иерусалим, но не паломником хотел он взойти в Золотой Город.
Нельзя спешить. Некуда.
И тогда же, в сорок третьем году, Гоголь уничтожает рукопись второго тома. Бисер должен стать жемчугом, а жемчуг зреет долго. И читателю тоже нужно время, чтобы подготовиться к новому. Не бессилие чувствует Гоголь, напротив, он знает наверное: каждое слово, вышедшее из-под его пера, исполнено необыкновенной силой.
Он-то знает, но знают ли остальные?
От него ждали второй книги поэмы, ждали нетерпеливо, и в письмах, и при встречах спрашивая: когда же, когда? Но чудился в этом скулёж голодных гостей, готовых принять и неготовое блюдо, лишь бы поскорее, а потом, насытившись, выбранить нерадивого повара. Нет, вторая книга должна быть лучше первой, сколько бы времени на это ни ушло.
Не следует воображать Гоголя прекраснодушным, далеким от жизненных мелочей идеалистом. Он, скорее, был человеком практическим, умел и очаровывать людей, и пользоваться их расположением. В характере Чичикова немало черт, присущих его создателю. Гоголь считал естественным нагружать друзей и знакомых и деликатными, и трудоёмкими делами: похлопотать перед государем или наследником о денежном вспомоществовании, взять на себя труды и издержки по изданию книг, да просто раздобыть новые ноты и выслать их сестрам. Друзья хотя порой и тяготились поручениями, всё же всегда исполняли их, зная, что сам Гоголь занят тем делом, которое лишь ему одному под силам – создает вторую часть «Мёртвых душ».
В истории отечественной литературы не было другой книги, которую так ждала – и от которой так много ждала – Россия. Но Гоголь на многочисленные вопросы «когда?» продолжал отвечать уклончиво, а порой и раздражённо. Интерес к «Мёртвым душам» заставлял Гоголя думать, что России интересен не он сам, а только его художническое мастерство. Но много ли проку в умении занятно складывать слова в предложения, а предложения в абзацы, если за словом нет главного – истины? И нужна ли истине прекрасная виньетка?
Гоголь решает обратиться к читателю словом простым, доходчивым, ясным и понятным даже и тому, кто книг в руки не берёт. Его мысли более не нуждаются в художественном обрамлении. Да и может ли самая прекрасная поэма что-нибудь изменить в стране? Или хоть где-нибудь на свете?
Летом сорок пятого года Гоголь вновь уничтожает рукопись второго тома. Не литература ему нужна, а душа. Вернее, души. Вторая часть, переписанная наново, всё же не то: много лишнего, отвлекающего, словно немилосердно засахаренная пилюля, содержащая лишь толику нужного, пусть и горького средства. Но и сама горечь необходима!
Гоголь готовит России то, что выправит её путь вернее, чем прекрасная поэма, более того – чем его поэма. Ему видится, что отношения людей должны строиться не на властной вертикали – чей чин старше, тот и прав, – но лишь на собственных достоинствах, и прежде следует в себе эти достоинства развить. Люди должны быть связаны непосредственно, а не путём чиновничьей иерархии. Не вертикалью, а горизонталью расцветёт Русь.
Друзьям и знакомым он пишет, и пишет часто, даря им обретённое знание. Одни жадно ловят каждое его слово, но другие… Самые преданные его сторонники тревожатся переменой: «Вместо прежних дружеских, теплых излияний начали появляться наставления проповедника, таинственные, иногда пророческие, всегда холодные и, что всего хуже, полные гордыни в рубище смирения...» – пишет Сергей Тимофеевич Аксаков.
Действительно, то ли желая подстегнуть события, то ли из лучших побуждений, но Гоголь чаще и чаще начинает принимать позу пророка, давая советы, часто непрошеные. Зачем настоящему пророку поза? Но – так нужно. И потому вместо второй книги «Мёртвых душ» он издаёт «Выбранные места из переписки с друзьями». Книга вышла в январе сорок седьмого года. Художник в ней чувствуется по-прежнему, с первой же строки, как не истреблял Гоголь красоты и прочие излишества. Но на главный план вышел учитель. Гоголь не зря требует, чтобы «Выбранные места…» поднесли всему дому Романовых: пусть и взрослые, и дети царствующего дома услышат слово наставника. Он был совершенно уверен в успехе «Выбранных
