бабкой Севастицей (эпизод 25), «чтобы уберечь всех от демона бешенства» . Символический смысл этого жеста в следующем: внутри мифа возникает инерция, сопротивление самому себе, страх перед разрушительной силой, выпущенного мифом же духа вседозволенности (сцена «отпевания» Кроишору). Однако начавшаяся цепная реакция уже не может остановиться, потому что демоны, находясь в тени, все глубже и глубже внедряли в сознание толпы страх перед бешенством. По всему селу начинается преследование собак. Создается добровольная бригада по их отлову, животных свозят во двор больницы, где Флорентина вводит им яд. Начинается всеобщая паника. Всех жителей села направляют в Кымпулец для обследования. Ужас перед бешенством доходит до того, что люди спят с палками в руках. Массовое помешательство начинается в тот момент, когда Килипир (новое имя Цявэлунгэ) прикидывается зараженным бешенством и начинает расхаживать голым по селу, распевая молитвы. На этом фоне доктор Дэнилэ продолжает свои поиски, желая узнать, где находится Калагерович. Тогда демоны, которые доводят людей до животного состояния, натравливают рассвирепевшую толпу на Акатринея (новое имя Дэнилэ), предварительно распустив слух о том, что доктор сбесился. Наступает катастрофа этического сознания. Жители Браниште заставляют Акатринея войти в воду — ведь зараженный бешенством должен бояться ее, и, когда он отказывается, на него спускают собак: «Акатриней поднял с земли ивовую ветку, чтобы защититься, и ударил пса по морде. Собака потеряла равновесие и упала на спину, задрав лапы к верху, но тут же вскочила и снова кинулась на него с удвоенной яростью. Акатриней ударом повалил ее на песок, но, выругавшись, почувствовал, что страх надвигается на него быстрее, чем пес. 'Отзови своего зверя», — закричал он, но ему никто не ответил. Все смотрели, как он неумело наносил удары собаке. Он подбежал к иве, думая забраться на нее и избавиться, наконец, от напора озлобленной шавки, однако передумал, вероятно, устыдившись. «Скажите ему, чтобы он забрал своего пса», — закричал Акатриней. Никто ему не ответил... Он крутился вокруг дерева, отбиваясь песком и курткой от пса, которого подогревал лай других собак в ошейниках. «Ну ладно, согласен, ты права, ты лучше меня разбираешься в болезнях, и я не буду отнимать у тебя пациентов, у которых ты за уколы берешь яйца и кур, чтобы было на что ездить в Кымпулец к парикмахеру... Не заставляй меня унижаться... Нечего тебе гордиться, что тебя слушаются какие-то... Погляди на этого недоноска... Можешь идти с кем хочешь и куда хочешь, я больше не буду тебя...» «Он бредит, слышите?» «Черт возьми, чем я тебя рассердил, что ты не хочешь покончить с этим? Опять я виноват? Ладно, чего ты хочешь, чтобы я извинился, упал перед тобой на колени? Вам то что надо, дураки вы эдакие, что на вас нашло?» «Вот он нас и дураками сделал» «Это он-то» «Нас» «Просто не понимает, что говорит». «Слышите, как он воет, прямо Чокэнеля». Акатриней на самом деле завыл, обливаясь потом и кипя гневом на хромающего и визжащего пса. «Идите вы к черту»,- сказал он и почти бегом, пытаясь избавиться от собак, направился в сторону леса. Псы кинулись за ним, и, когда, он снова появился на берегу Дуная, все увидели, как он отбивается веткой от целой своры собак. Когда он снова двинулся в сторону Мии (новое имя Флорентины — С.Г.), преследуемый по пятам собаками, мне показалось, что шутка зашла слишком далеко, особенно, когда псы схватили его за штаны и вырвали куртку из его рук. Он бежал по берегу реки, но собаки были быстрее, они забежали вперед, окружив со всех сторон, и тогда самый свирепый пес схватил его за ногу и повалил в песок. «Он входит в воду», — сказал Иеремие, в то время, как все продолжали наблюдать за борьбой Акатринея. «Он входит в воду...» «Будьте вы серьезными людьми, что на вас нашло?» Он зашел в реку, не помышляя больше о бегстве в лес: теперь, по крайней мере, у него за спиной была вода, и собаки не могли окружить его со всех сторон. Он подобрал другой ивовый прут и, набравшись смелости, принялся размахивать им во все стороны, разъяренно рыча, с налившимися кровью глазами и пеной у рта... Все приблизились к нему и стали бросать в него комьями земли, но Акатриней даже не вздрагивал. «Он не чувствует боли, как и Чокэнеля», — сказал Килипир... Раздались выстрелы в воздух, наполнив его запахом жженого пороха, и подзадоренные, хоть и обессиленные псы стали оттеснять Акатринея к Дунаю. Он, защищаясь, перекатывался в воде. Псы повалили его, и больше нельзя было разглядеть, где был человек, а где собака, все перемешалось, превратившись в невиданного доселе зверя: у него была голова и туловище собаки, еще одна человеческая голова, человеческие руки и ноги. В собак, которые испугались воды и хотели выйти на берег, все палили дробью, на давая им ступить на землю. И тогда псы возвратились к Акатринею; некоторых из них догоняла смерть от картечи и они кружили, бездыханные, вокруг него. Вода забрала их и они, медленно вращаясь, шли ко дну. Я больше не видел Акатринея в кипящей от визга псов реке. Дунай поглотил его и, что самое удивительное, солнце горело красным сумеречным огнем, трепетали листья и медленно всходила луна».
Поразительно, до какой степени механизмы социального безумия пятидесятилетней давности реализуют себя почти дословно в XXI веке в совершенно, казалось бы, ином недуге — интернетовской неофагии! Все начинается также, как в далеком румынском селе: с безобидных игр, веселых посиделок, совместного вроде бы социально полезного времяпрепровождения. Безобидные игры плавно переходят в странные, непонятно кем вызванные манипуляции с именами, понятиями, сущностями, которые, в свою очередь, приводят к повальной релятивизации добра и зла, к обесцениванию человеческих вечных идеалов, привычных представлений о правильном и неправильном, честном и бесчестном. Под конец массовое безумие венчается полным социальным вырождением, неспособностью проводить грань между виртуальными играми и более чем реальной человеческой жизнью.
Еще более порадоксальны причины возникновения социальных массовых психозов и индивидуальных болезней типа неофагии: это страх перед смертью. Или — если брать шире — страх перед собственной ничтожностью во времени, в пространстве, в истории. Страх этот реализуется исключительно на уровне подсознания: подавляющее большинство людей не отдает себе в нем отчета, однако начинает совершать вещи удивительные по объективной бессмысленности — например, пожирать новизну!
Еще, еще, еще, еще, новое, новое, новое,новое, больше, больше, больше, больше, ни на миг ни на чем не останавливаясь, ни на секунду не вчитываясь в потребляемую информацию! Ничего кроме бессмысленного акта потребления, насыщения ненасытного, утоления неутолимого страха перед смертью. Ничего кроме неосознанной реакции на ужас собственного ничтожества — вот это и есть неофагия. Это и есть наш любимый интернет!
Не принимайте написанное близко к сердцу O Все выше — не более, чем первое приближение к колоссальной теме, из которой могла бы выйти шикарная докторская диссертация. Жаль только руки до нее не дойдут у Старого Голубятника — больного неофага, такого же как и его читатели!
Голубятня: Неофагия — развитие темы
На форумном обсуждении пользователь evadim оставил показательное замечание: «Наверное первый опус С.Г. за столько лет, который я непонял. Вот понимаю начало, некое логическое описание а цитата рассказа или что это было — как поток сознания, кусок бреда из другой вселенной... а потом в конце ещё немного текста который писл С.Г. а не инопланетяне. Мда...»
Я отлично понимаю evadim’a и думаю, что знаю причину возникшего затруднения. Если бы, однако, дело было лишь в частностях личностного восприятия, я бы не стал городить очередной пост, а просто бы разместил комментарий на форуме. Но тут нужно брать шире. Вернее: через мой комментарий можно выйти на дальнейшее обобщение и углубление проблемы неофагии (спасибо АБ за приведение термина под единый греческих знаменатель!) — проблемы, как я уже сказал, достойной докторской диссертации.
