На восьмой день, как вошел Афанасьев в артель, приключился случай: наливая из общего котла постные щи со снетками, кашевар вывалил в деревянную миску на десять человек здоровенную лягушку.
— Братцы, гадами кормят! — заорал Захар Щепа, ткач из Серпуховского уезда. — Оскоромили православных!
Завизжали женщины, одну тут же стошнило. Поднялся неимоверный гвалт.
— Старосту давай! — послышалось из разных углов кухни.
— Артельно-ого!
Не торопясь, прихрамывая, пожаловал староста. Выудил лягушку уцепистыми пальцами, швырнул в окно.
— Чего вопите? Невидаль — лягва… Снеток — водный житель, где рыба, там и лягушки.
— Черт толстомордый! — взвопил Щепа. — Тебя выбрали, чтоб миру порадел, а ты с хозяевами стакнулся, никакого облегченья…
— Скинуть его! — гугукнул кто-то.
— Совестливого надо!
— Пущай сам лягушек жрет!
Старик заносчиво усмехнулся:
— Кого это скинуть? Кто будет скидать? Вы, что ли? Господин ткацкий мастер быстро ущучит…
Захар Щепа отпихнул кашевара, опрокинул котел — горячие щи хлынули на заплеванный пол. Будто по команде ткачи опростали наполненные миски, застучали ложками по столам. Рванув на груди рубаху, Щепа заорал еще громче:
— На, ирод, пей кровушку! Храпоидол проклятый!
— К мастеру айда!
— Не будем работать!..
Ткацкий мастер, уразумев суть претензий, вопросительно посмотрел на хромого. Староста приподнял жирные плечи:
— Вздор-с… Померещилось.
— Брешет, паскудина! — Захар Щепа мелко перекрестился. — Истинный бог, лягушатиной потчевали!
— Где? — мастер притворно зевнул.
— В котле плавала! — горячился ткач.
— Лягушка, спрашиваю, где? Представьте доказательство.
— Дак… выбросил, леший. — Щепа беспомощно оглянулся. — Все видали!
— В окошко кинул! — поддержали из толпы.
— Сказки-с. Напраслину возводят. — Бугристая рожа старосты побагровела от негодования. — Смуту затевают, чтоб, значитца, меня сколупнуть…
— Не желаем!
— Меняй артельного!
Ткацкий мастер поднял руку:
— Тиш-ше, тиш-ше! Немедля вставайте на работу! Я доложу в конторе, хозяин придет — разберется. А сейчас по местам!
Но загнать людей в корпуса не удалось. Вечером в казарме долго не могли успокоиться, возбужденно переговаривалась, по косточкам перебирая ненавистного старосту. Доставалось и мастеру.
— Одна шайка-лейка, хромой ему сродственник…
— Ничего, завтрева хозяину откроем ихние делишки…
Афанасьев, покуривая, прислушивался. Когда Щепа пошел в кухню за кипятком, на лестничной площадке окликнул:
— Послушай, Захар, вправду собираешься у хозяина защиту искать?
Щепа, жилистый, верткий мужик, зыркнул из-под мохнатых бровей:
— А тебе какое дело? Дружка-артельного жалеешь?
— Дурак ты, Захар. — Афанасьев нахмурился. — Он мне такой же приятель, как тебе… Из одного котла с тобой хлебаем… Ты вот о чем мерекай — зачем Филонову хромого смещать, ежели он из лавки любую пакость в артельный котел принимает? Потому от лавки и доходец немалый…
Захар поставил жестяной чайник на чугунные плиты лестничной площадки, вплотную присунулся к Федору:
— А ты, питерский, видать не промах. А я ненароком подумал — шкура. Думал, артельному подпевала…
— Индюк тоже думал, — сухо ответил Афанасьев, — сам знаешь, что с ним было… Ну, скажем, хромого завтра уберут, так ведь мастер нового прохиндея подыщет, который ничем не лучше. И скажет — выбирайте. И непременно выберете, вот в чем беда…
Захар взъерошил широкую бороду:
— Так уж наша жизня устроена, хужее индюков…
— Потому и толкую: крепче мозгами раскинь, чтоб и дело сделать, я в суп не попасть.
— Полагаешь, взбеленится Филонов?
— А ты полагаешь, христосоваться начнет? — Афанасьев насмешливо прищурился. — У вас не бастовали, почем фунт лиха не знаете… А питерские эту науку превзошли. Солдат на фабричном дворе видали предостаточно…
— Ой, не пужай! — Щепа погрозил пальцем. — Куды клонишь, не пойму… Отступиться, что ли? Сказать народу — пошумели и будя? Да ежели я с такой речью вернусь, на куски порвут! Потому как накинело, удержу нет…
— Отступаться не след, — тихо, по твердо произнес Федор. — Только вот что, православный: из-за одного старосты людей баламутить резону нет. Пустяк это, староста ваш… Ты с мужиками линию намечай крутую. В бане ералаш — требуйте, чтоб каждый день топили. Расходы ерундовые, а народу облегченье. Понял? И жалованье пускай прибавляют, коли трудные ткани работаем…
— Прохоровские по двенадцати рублев зашибают на многоремизных. — Захар Щепа мечтательно крякнул. — Нам бы так-то…
— Вот и требуйте, кто не велит! И про лавку скажите, чтоб гнильем да лягушками больше не кормили. — Афанасьев улыбнулся. — А старосту убрать — сверх того, вроде бы мимоходом. Понял? И мастера заодно…
— Ну, это перехватил! — Захар озадаченно поскреб в затылке. — Шибко много разговору, слухать не станут.
— Станут, куда денутся.
— За мастера Филонов горой. Кулыпин — хозяину опора…
— То и хорошо. Подпиливай опору — дом зашатается. Кинутся спасать, за ценой не постоят. Больше потребуете — больше получите.
Захар глянул в лестничный пролет — не подслушивают ли? — опасливо прошептал:
— Ты, случаем, не сицилист?
— А что, похож? — тоже шепотом ответил Федор.
— Больно уж складно балакаешь.
— Ткач я, Захар. Такой же, как и ты… А больше покамест ничего не скажу.
Щепа положил руки на плечи Федора, легонько, выказывая дружеское расположение, тряхнул его:
— Ладно, в душу не лезу. А спросил вот зачем — тебе завтра бы перед хозяином слово молвить…
— И погубить дело, — перебил Федор. — Кто меня знает? Ни едина душа. Веры мне никакой, чужак он и есть чужак. Найдется хозяйский холуй, крикнет, что чужаки воду мутят, на том и делу конец… Нет уж, Захар, рисковать в таком разе не годится. Сам молвишь. Нынче же уговорись с мужиками, учи орать погромчее… Тут не краснобайство нужно, пускай господа краснобайствуют, из кожи лезут… А ты бей в одну точку — требуем, и вся недолга! Жалованье прибавляй, харчишки поспособнее… Ты кричи, а мужики подхватят. Глядишь, толпа вскинется. Толпа, она ведь — масса! Миром, глядишь, одолеете…
