без шуток, Франк. Я спрашиваю серьезно.
— Если бы я захотел тебе лгать…
— Нет, я знаю, ты этого не захочешь.
— Конечно, нет. На это я не способен.
— Итак, я жду ответа.
— Не преувеличивай значения того, что я тебе сейчас скажу, Мод. Любовь — понятие растяжимое. Одна любовь имеет основанием чисто физическое влечение, другая — духовное единение, наконец, третья может быть основана на родстве душ.
— Какою же любовью любишь ты меня, Франк?
— Всеми тремя.
— Ты в этом уверен?
— Совершенно.
Она подошла к нему, и допрос был прерван, но через несколько минут он возобновился.
— Итак, первая? — сказала Мод.
— Я не могу, Мод, оставим это.
— Милостивый государь, я вас прошу, — ее имя?
— Нет, нет, Мод, называть имена я не могу даже тебе.
— Кто же она была тогда?
— К чему подробности? Позволь мне рассказать все это тебе по-своему.
Мод сделала недовольную гримасу.
— Вы отвиливаете, сударь. Но я не хочу быть слишком строгой. Рассказывай по-своему.
— Видишь ли, Мод, собственно говоря, я был всегда влюблен в кого-нибудь.
Она слегка нахмурилась.
— Должно быть, твоя любовь стоит недорого, — заметила она.
— Для здорового молодого человека, обладающего некоторым воображением и горячим сердцем, это является почти необходимостью. Но, конечно, это чувство очень поверхностное.
— Мне кажется, что всякая твоя любовь должна быть поверхностной, если она так легко проходит.
— Не сердись, Мод. Вспомни, что в это время я еще не встречал тебя. Ну вот, я так и знал, что эти вопросы не приведут ни к чему хорошему. Кажется, я вообще делаю глупо, что так откровенно рассказываю тебе обо всем.
На ее лице играла холодная, сдержанная усмешка. В глубине души Франк, глазами незаметно следивший за женой, был рад тому, что она ревнует его.
— Ну, — сказала она наконец.
— Ты хочешь, чтобы я продолжал?
— Раз ты начал, так уж рассказывай до конца.
— Ты будешь сердиться.
— Мы слишком далеко зашли, чтобы останавливаться. Я не сержусь, Франк. Мне только немного грустно. Но я ценю твою откровенность. Я не подозревала, что ты был таким… таким Дон Жуаном.
Она начала смеяться.
— Я интересовался каждой женщиной.
— «Интересовался» — милое словцо.
— С этого всегда начиналось. Затем, если обстоятельства благоприятствовали, интерес усиливался, до тех пор, пока… ну, ты понимаешь.
— Сколько же было женщин, которыми ты «интересовался»? — И сколько раз этот интерес усиливался?
— Право не могу сказать.
— Раз двадцать?
— Пожалуй больше.
— Тридцать?
— Никак не меньше.
— Сорок?
— Я думаю, что не больше.
Мод в ужасе смотрела на мужа.
— Тебе теперь двадцать семь лет. Значит, начиная с семнадцати лет ты любил в среднем по четыре женщины в год.
— Если считать таким образом, то я, к сожалению, должен сознаться, что их было пожалуй более сорока.
— Это ужасно, — проговорила Мод и заплакала.
Франк опустился перед ней на колени и начал целовать ее милые, маленькие, пухлые ручки, мягкие, как бархат.
— Я чувствую себя таким негодяем, — сказал он. — Но я люблю тебя всем сердцем и всей душой.
— Сорок первую и последнюю, — всхлипывала Мод полусмеясь и полуплача. Она вдруг прижала его голову к своей груди.
— Я не могу сердиться на тебя, — сказала она. — Это было бы не великодушно, потому что ты рассказываешь все это по доброй воле. И я не могу не ценить этого. Но мне так хотелось бы быть первой женщиной, которой ты заинтересовался.
— Увы, случилось иначе. Вероятно, есть люди, которые всю жизнь остаются непорочными… Но я не верю в то, что они лучшие люди. Это или святые — молодые Гладстоны и Ньюманы, или холодные, расчетливые, скрытные люди, от которых нечего ждать добра. Первые должны быть прекрасны, но я их не встречал в жизни. Со вторыми я сам не желаю встречаться.
Но эти соображения мало интересуют женщин.
— Они были красивее меня? — спросила Мод.
— Кто?
— Те сорок женщин.
— Нет, дорогая, конечно, нет. Чему ты смеешься?
— Знаешь, мне пришла в голову мысль. Хорошо бы было собрать всех этих сорок женщин в одну комнату, а тебя поставить в середине.
— Тебе это кажется смешным? — Франк пожал плечами. — У женщин такие странные понятия о смешном.
Мод хохотала до слез.
— Тебе это не нравится? — спросила она наконец.
— Ничуть, — холодно ответил он.
— Ну конечно, нет. — И она снова разразилась долгим звонким смехом.
— Когда же ты успокоишься? — спросил он обидчиво. Ее ревность нравилась ему гораздо больше, чем ее смех.
— Ну, довольно. Не сердись. Если бы я не смеялась, я бы плакала. Прости меня, Франк. — Она подошла к нему… — Ты доволен?
— Не совсем еще.
— А теперь?
— Ну, ладно. Я прощаю тебе.
— Удивительно! После всех этих признаний оказывается, что он прощает мне. Но ты никогда никого из них не любил так, как любишь меня?
— Никогда.
— Поклянись.
— Клянусь тебе.
— Ни духовно, ни… как ты это еще называешь?
— Ни духовно и никак.
— И никогда больше не будешь?
