положив главу ему на грудь? – голос верховного жреца сорвался на визг. – Пирра Эврипонтида много раз пытались убить, но яд и железо выкашивают людей вокруг него, сам же он невредим. Неуязвим!
Тяжело дыша, Полемократ трясущейся рукой открыл стоявшую на столе шкатулку, достал из нее изящный флакон с нюхательной солью, поднес к носу и несколько раз шумно вдохнул. Затем произнес, уже более спокойным тоном:
– Поэтому говорю тебе, Мелеагр, сын Фаилла: беги из стана недругов Эврипонтида. Беги, коли хочешь остаться в живых.
Мелеагр испытывал странные чувства, овладевшие им куда сильнее, чем он мог желать или допустить. Язык прилип к небу, члены онемели, по затылку стекал холодный пот. Дело небывалое – он, всю жизнь подчинявшийся твердому голосу рассудка, вдруг расклеился от бредней спятившего жреца! Однако эти бредни были необъяснимо, гипнотически убедительны. Мелеагр даже потер кончиками пальцев лоб и виски, как будто пытаясь избавиться от наваждения. Ощущение было такое, словно где-то глубоко внутри надломился стержень, на котором держались его принципы и мировоззрение. Боги, какой стыд! Облизав губы и приказав себе собраться, советник попытался усмехнуться:
– Ты меня почти напугал, уважаемый. Всеми этими знамениями и оракулами. Но я – поклонник рационального мировоззрения, и ни разу в жизни не видел ни одного знамения. Ничего такого, чего нельзя было бы объяснить естественными причинами…
– Неверие губительно, – вздохнул Полемократ, с жалостью глядя на собеседника. – Мой глас, как вопль Кассандры, не долетает до сердец. Увы, я не могу спасти весь мир, только себя и тех, кто мне поверит. Что ж, ожидай своего знамения, несчастный, но не удивляйся, если им окажется свист топора у твоей шеи.
Мелеагр, уже вполне взявший себя в руки, собрался возразить, но в этот момент в кабинет ворвался молодой жрец-иерофор, тот самый, с выпученными глазами. На этот раз глаза его готовы были вывалиться на выложенный мозаикой пол, а перекошенное лицо разукрасили красные пятна.
– Господин архиаретер! Ужас и несчастье! – запричитал он. – Там, в переднем наосе!.. Скорее… Там…
– Что – там? – нахмурился, вставая, эфор.
– Беда… кошмар… идемте… – заикался служка.
Отчаявшись получить от него вразумительный ответ, эфор, извинившись перед посетителем, вышел. Мелеагр, заинтересовавшись, поспешил следом.
В мегароне храма галдящая толпа из жрецов и посетителей обступила что-то, находящееся недалеко от главного входа, по правой стороне.
– Дорогу архиаретеру! – крикнул кто-то.
Люди расступились, но этот проем тут же закрыла спина шагнувшего вперед Полемократа. Мелеагр не успел ничего разглядеть.
– Что здесь… – сделав несколько шагов, эфор остановился.
Над толпой висел гомон испуганных голосов. Одна из женщин всхлипывала и подвывала, другая вторила ей однообразными причитаниями. Несколько голосов, звучавшие громче всех, настойчиво требовали тишины.
Эфор обернулся.
– Мелеагр, ты здесь? – лицо Скифа стало еще более бледным, как будто его вымазали известкой. Тут Мелеагр, наконец, увидел то, что видели остальные, и позабыл об эфоре.
На широкой каменной полке, шедшей вдоль стены на уровне груди, с интервалом в несколько локтей были установлены бюсты знаменитых спартанцев. В основном мужчины, сплошь – известные полководцы и государственные деятели. Изображений женщин было немного, на этой стороне – и вовсе одно: бюст Тирсеи, матери прославленного спартанского царя Демарата. Мелеагр видел этот бюст, как и все прочие в ряду, краем глаза, когда полчаса назад проходил мимо. Тогда каменная царица выделялась среди соседствующих мужей только высокой прической и подчеркнутой мастером утонченностью и красотой черт. Теперь же…
…из ушей и рта гипсовой головы медленно и вязко истекала кровь.
Густая жидкость, прочертив багровые дорожки на щеках и подбородке бюста, натекла в приличную лужу на полке, и уже начала тяжелыми, клейкими каплями падать на пол. Да и сами черты лица, казалось, исказились, словно в страшной муке. На глазах Мелеагра правый глаз каменной головы вдруг проклюнулся быстро увеличивающейся багровой каплей, заполнился густой влагой, через пару мгновений зазмеившейся новым потеком по гладкой мраморной скуле.
Порученец по приватным делам затряс головой. Его рассудок еще искал рациональное объяснение происходящему, но сердце знало – знало! – что подобного объяснения не существует.
– Тебе нужно было знамение, недоверчивый господин Мелеагр? – зло воскликнул верховный жрец Полемократ, блеснув желтыми зубами. – Тирсея, прабабка Агиадов, дает его тебе. Беги, беги из стана приговоренных.
Впервые в жизни самообладание изменило холодному, словно мрамор, Мелеагру, сыну Фаилла.
И он побежал.
Эвдамид, хмурясь, глядел на стоявшего против него человека. Эфор Анталкид был внешне спокоен, а в уголках губ крылась обычная ироничная улыбка. Либо толстяк не знает, что стоит на краю пропасти, либо у него чрезвычайно крепкие нервы. Либо, третье, он знает что-то, чего не знает Эвдамид, и поэтому чувствует себя вне опасности.
Эта мысль молодому царю не понравилась, и он еще больше помрачнел. И выразил свое раздражение в небрежном жесте, разрешающем эфору сесть.
Анталкид с готовностью опустил увесистую заднюю часть туловища на внесенную рабами небольшую каменную скамью, накрытую расшитым покрывалом. Уселся, вздохнул, и тут же затараторил.
– Здоров ли ты, государь? Бледность твоего лица не есть ли признак телесного недуга? – несмотря на учтивый тон, это прозвучало как издевка.
