Старый холостяк

Уильям Конгрив Старый холостяк

Quern tulit ad scenam ventoso gloria curru,

Exanimat lentus spectator, sedulus inflat.

Sic leve, sic parvum est, animum quod laudis avarum

Subruit, aut reficit.

Horat. Lib. II, Epist. 1[1]

Мистеру Конгриву по случаю постановки «Старого холостяка»

Где славы вожделеет дарованье
И обгоняют годы созреванье,
Там лишь исполним мы свой долг прямой,
Вознаградив заслуженной хвалой
Поэта за успех его большой.
Не за горами день, когда у света
Признание найдет пиеса эта
И станет не слабее, а сильней
Наш интерес непреходящий к ней.
Природа — женщина: у ней в обычье
Бежать от нас, но только для приличья.
О Конгрив, не страшись настичь ее:
Желанно ей объятие твое!
Будь с ней настойчив, хоть учтив, как ране,
И ты пожнешь плоды своих стараний:
Такие у тебя и мощь, и стать,
Что создан ты беглянкой обладать.
Над царством муз по воле Аполлона,
Чьей милостью дана ему корона,
Владычествует Драйден[2] так давно,
Что надобно ему теперь одно
Наследник по божественному праву,
Который, от него приняв державу,
Ее от распаденья сохранит,
Хоть новых стран он ей не подчинит.
Но первенец его не жаждет власти:
Уичерли[3] в покое видит счастье.
Не до нее и Этериджу[4]: он
За рубежом разгулом поглощен.
Ли[5] мертв, и Отвея[6] уж нет в помине.
Лишь ты его надежда, Конгрив, ныне.
Живи к великой радости его
И к вящей чести острова сего.
Когда ж — пусть этот час придет попозже!
Учитель твой с землей простится все же,
Свой гений и тебя нам завещав,
Ты, восприемник дел его и прав,
Закончи то, что начато им было,
Сравнявшись в славе с ним, как равен силой.
Любых вершин ты можешь досягнуть
И досягнешь — лишь плодовитей будь.
Пусть поучать поэта не годится
Мне, другу твоему, сей грех простится.

Т. Саутерн[7]

Досточтимому лорду Чарлзу Клиффорду из Лейнзборо[8], и пр

Милорд,

Жизненные перипетии впервые предоставили мне случай письменно обратиться к Вашей светлости, и я безгранично рад воспользоваться им: то, что я пишу, адресовано всем, а значит, позволяет мне выразить (и довести до всеобщего сведения) признательность и уважение, которые я питаю к Вам и силюсь подтвердить делом. Я испытываю настолько сильное стремление быть Вам полезным, что оно избавляет меня от дальнейших уверений в моей преданности: коль скоро тесные узы, связывающие меня с Вашей светлостью и Вашим домом, не разрешают мне публично воздать Вам хвалу, любое выражение моей готовности быть Вашим слугой явилось бы лишь честным, но ненужным признанием моего перед Вами долга и свидетельством моей искренней Вам благодарности.

Порою мне хочется служить Вашей светлости так, чтобы это было для меня менее выгодно, зато более лестно. Мои слова отнюдь не означают, что я жажду перестать быть Вашим должником; они означают только, что я желал бы им стать по своей воле: тогда я получил бы право гордиться тем, что разглядел и нашел человека, у которого счастлив быть в долгу без надежды когда-нибудь расплатиться.

Ваша светлость лишает меня всякой возможности соприкоснуться с Вами и не быть тут же взысканным Вашими щедротами, и хотя, по видимости, я только высказываю здесь свои к Вам чувства (что столь обычно в нашем расчетливом свете), я в то же время невольно преследую собственный интерес: Вашей светлости нельзя воздать должное, не получив при этом выгоды для себя. Конечно, кто не совершает безумств, тот не нуждается и в защитнике; но будь мы чужды ошибок, сила не находила бы себе применения, а добросердечие повода проявиться; там же, где эти достоинства налицо, жаль не воспользоваться ими, если ты все-таки натворил глупости; поэтому, сделав ложный шаг, должно искать зашиты у силы и добросердечия. К этому своего рода поэтическому силлогизму я прибегаю сейчас для того, чтобы склонить Вашу светлость взять под свое покровительство мою пиесу. Она хоть и не первый мой опыт, увидевший свет, но первое мое прегрешение в драматическом жанре, вернее, в поэзии вообще; надеюсь поэтому, что мне ее легче простят. Будь она поставлена тогда же, когда написана, в ее защиту можно было бы сказать больше. Незнание столицы и законов сцены послужило бы начинающему автору оправданием, на которое он уже не вправе уповать после четырех лет литературного труда. Тем не менее я почитаю себя обязанным заявить, что глубоко оценил снисходительность лондонских зрителей, так тепло принявших мою пиесу при всех ее недостатках, которые — не могу не признаться и в этом — были большей частью