не волк, то, во всяком случае, зло в его самом очевидном проявлении. Помогая мне, они помогают себе. Они сражаются против злого духа, поскольку он существует. И я — очевидное доказательство тому. Я им нужен.
Итак, пришел дон Педро и рассказал мне, что за обстановка сложилась вокруг суда. Барбара стала настоящим вождем своего правого дела — дела отмщения за смерть ее сестер и племянников; и одновременно взяла на себя роль главной героини; эта роль подчеркивает ее красоту и обеспечивает ей доступ в места, о которых она даже и мечтать-то никогда не смела. Так что ей весьма по вкусу пришлась эта главная роль.
У дона Педро эта ее роль, судя по всему, не вызывает большого восторга. Я его понимаю и стараюсь всячески поддержать. Барбара превратилась в союзницу злого духа. Она отрицает, что я могу быть волком, отрицает очевидное и утверждает, что ад такими делами не занимается. Она думает о дьяволе то же, что я думаю о Боге. Мы с ней равны, и потому я страстно желаю ее.
— Как это он становится волком по наущению дьявола? — громко задает она вопрос.
Она это делает намеренно, чтобы все, кто ее услышит, произнесли ответ, который она сама же им и предложит, дабы они заучили его наизусть.
— Будто у дьявола нет ничего получше, во что вмешиваться! — настаивает она.
— Кто же еще, как не он, мог бы добиться столь великой порочности? — спрашивает у меня дон Педро, поддерживая меня в моем несчастье.
Дон Педро хочет, чтобы я был волком, ему это необходимо, а девушка сама себе роет яму. В конце концов она будет отвергнута Церковью, ибо ей неведомо, что она противостоит именно этой власти. Она в гневе, и ее ослепляет желание мести. Ей следовало бы быть более рассудительной, но возможно ли это?
Дон Педро ведет беседы то с теми, то с другими, ходит туда-сюда, а потому ему все известно, все находится под его присмотром. Помогает ли ему в этом исповедальня? Иногда можно подумать, что помогает: настолько точный он ставит диагноз, когда, внимательно прослушав тело общества, заявляет о бедах, что терзают мир по причине присутствия в нем злого духа. Скорее всего, по завершении исповедей он в конечном итоге протягивает между ними всеми связующую нить, нанизывая на нее события, словно бусинки четок, образуя между ними неразрывную связь и наделяя особым смыслом, которого остальным никогда не понять, если только он сам не окажет им посредническую помощь, на то он и священнослужитель, а остальные — неискушенные правоверные; иными словами, воинствующая Церковь.
Иначе откуда ему знать, что Барбара неоднократно вела беседы с доном Висенте? Как ему стало известно обо всем, что они между собой обсуждали? Возможно, сам доктор, судя по всему, человек верующий, передал ему высказывания Барбары. Дон Педро сказал мне, что как-то у них зашла речь об этом. Вот чего он мне не сказал, так это приходила ли Барбара сама к дону Висенте или же дон Висенте ездил к ней в Ребордечао, где она сейчас проживает, а может быть, он послал за ней и она тут же к нему приехала. Но именно этим объясняется то взаимопонимание, что явно существует между ними. Отсюда — взгляды, которыми они обмениваются между собой, находясь в различных местах зала, где проходят заседания суда. Отсюда их перемигивание; хорошо бы, его заметила донья Микаэла, уж тогда-то этому сыну Гиппократа мало не покажется.
Благодаря Барбаре, лишь благодаря ей, дону Висенте известно об отношениях, которые были у меня почти со всеми сестрами Барбары, о моем душевном расположении к самой молодой из них, об устремлениях, что не дают мне покоя и погружают в задумчивость. Дом по кирпичикам складывается. Врач узнает об этих отношениях и разносит свои знания, как семя по ветру, а Барбара между тем старается внушить людям ненависть ко мне.
Во время своего посещения дон Педро сообщил мне, что ему достоверно известно о поездках Барбары в Ласу, в Вилар де Флорес и в Кастрело, а также в Вилар де Баррио-и-Шинсо, крохотную деревушку, расположенную на перекрестке дорог. Барбара, похоже, устали не знает в своем труде по воздействию на сознание людей. Она появляется во всех приходах, какие только есть в округе Альяриса, дабы убедить жителей, что я вовсе не Человек-волк, а Потрошитель, убийца, похититель человеческого жира.
— Волк! Негодяй, убивший моих сестер, чтобы вырезать из них жир! — вопит она вне себя от ненависти, и нет никакой необходимости, чтобы мне об этом рассказывал дон Педро.
— Эта овца отбилась от стада, она уже почти покинула загон, — жалуется мне добрый пресвитер, — но хуже всего то, что она и других за собой уводит.
Затем он рассказывает мне, что люди из всех деревень начинают поднимать докторов на смех, дерзко расспрашивать их об их научных утверждениях, нарушая таким образом естественный ход вещей. И еще требуют исполнения смертного приговора, поскольку я убийца. Таким образом, деревенские жители желают смерти одному из своих, противостоя и науке, и истинам, что завещает им религия. Вот уж правда, нет хуже клина, чем из того же дерева. Ведь даже доктора испытывают сомнения, а священники призывают к милосердию. Кого же в таком случае представляют судьи? Прав дон Педро. Перевернуты все ценности, в этом нет никакого сомнения. Но только это и сможет мне помочь.
То, о чем сообщает мне дон Педро, полно дурных предзнаменований. Будь проклята эта баба, да разразит ее гром! Куда она идет, чего добивается, она, полнейшее ничтожество? Пройдут века, и никто и не вспомнит о ней, если только ее образ не будет соотноситься с моим. Лишь при воскрешении моего имени будет всплывать и ее. Она может стать героиней только благодаря моим словам, вот этим самым словам, ибо без них никто и знать о ней ничего не будет. Уж мне-то это доподлинно известно.
Ее сестер я лишил жизни, передал их энергию другим существам, их тела послужили для того, чтобы сделать прекраснее другие тела, и я познал тайну смерти, содрогание тела в конвульсиях агонии. То, что я отнял у них, я теперь возвращаю сей деревенской героине. Так разве не я хозяин жизней и неважно, вселился или нет в меня властелин тьмы? О, если бы дону Педро были ведомы мои сокровеннейшие печали!
Прошел апрель. Скоро праздник Тела Христова, так что если продолжится моя полоса везения, то я смогу увидеть, пусть только из окна своей камеры, как жители Альяриса погонят дикого быка по улицам города. Мне довелось видеть это однажды, когда я был в Бенавенте, поскольку там тоже есть такой обычай и проходит все примерно так же, хотя в Кастилии другие люди и природа совсем иная. Огромные поля, уходящие за бескрайний горизонт, а вовсе не это маленькое пространство, стиснутое горами; там нет безмятежности этой речки, вечных облаков и милых дождей. Гнать быка по лабиринту серых улочек, убегать от него — это настоящий подвиг для молодых и бесстрашных, пусть даже напор животного и сдерживается намотанным на рога прочным канатом, пусть бык и сам пребывает в плену страха, который скрывает его свирепый вид. Я видел, как эти безумные жители Альяриса пробегали мимо моей тюрьмы. Один из них тряпкой вытер навоз, запачкавший быку хвост и зад, возможно по причине страха и усталости. Потом он бросил эту тряпку прямо в небольшую толпу, которая громко и радостно хохотала, внутренне все же содрогаясь от ощущения опасности, исходившей от быка, хоть и привязанного.
Дикого быка пускают по улицам Альяриса в память о каком-то обряде или традиции иудейского происхождения: кто-то из них, какой-то предок альярисцев, принадлежавший, сам того не подозревая, к племени Иуды, однажды ворвался таким образом в процессию праздника Тела Господня, и с тех пор, с XVI века, по меньшей мере один раз в год христиане Альяриса вспоминают об этом.
В верхней части города, позади и вокруг широкой рыночной площади у стен монастыря, основанного, как мне рассказывали, королевой Виолантой, супругой короля Альфонса Мудрого[13], располагается еврейский квартал, а ближе к Сокастело — еврейское кладбище. Люди знают, что говорят. Может быть, и я — забытый сын Давида? Фамилии Бланко-и-Ромасанта, следующие за моим именем и свидетельствующие о моем происхождении, вполне позволяют это предположить. Но пусть лучше никто не обратит на это внимания. Волк, да к тому же еврей, — это уже слишком. Очень даже возможно, что в таком случае дон Педро и знать меня больше не захочет.
Как мне удалось увидеть быка из своей камеры? Я не хотел глядеть в окно через решетку, свидетельствующую о моем заключении. Но это уже другая история. Руа Фигероа сказал мне, что здание, в которое меня заточили, некогда принадлежало колледжу Вознесения — учебному заведению, гуманитарному колледжу, управляемому иезуитами; именно в нем до пятнадцати лет проходил обучение падре Фейхоо, двоюродный дед врача Висенте, причинившего мне столько вреда, иногда лишь тем, что так внимательно
