Юноша размышлял, как ему лучше ответить, но вдруг осознал, что слова в такой ситуации бесполезны. Он чувствовал, как в нем с неудержимой силой закипает кровь. Но ему уже было известно, как легко поддаться эмоциям и к чему это может привести. Плотно сомкнув дрожащие губы, он взял письмо, повернулся и вышел из комнаты.
На следующий день в доме Виктора стояла такая тишина, будто кто-то умер.
Безымянный появился часа через два после обеда и почти сразу ушел. На улице начал накрапывать дождик. Прогромыхали колеса пронесшегося мимо с безумной скоростью экипажа. И снова все погрузилось в тишину. В начале восьмого наверху послышался звук шагов и негромкий стук в дверь.
— Открыто, — ответил Жиль. — Это ты, папочка! Ты так редко заходишь, что я несказанно удивлен…
— Меня вынудило прийти к тебе вот это, Жиль, — произнес Виктор, потрясая письмом.
— А-а-а! — как ни в чем ни бывало протянул Жиль. — Не стоит беспокоиться из-за такой ерунды. Ничего из ряда вон выходящего — обычная родительская записка — оправдание пропуска занятий.
— Расстроило меня не столько содержание этой бумажонки, и не то, что отсутствие в школе ты придумал оправдать вымышленной болезнью. Меня поверг в отчаяние способ, который ты избрал для достижения своей цели. Твоя привычка лгать и изворачиваться! — Виктор демонстративно порвал лист на мелкие клочки и бросил на пол. — Как ты мог? Ведь ребенком ты…
— Лгать и изворачиваться, — передразнивая отца, перебил Жиль и тут же с деланно высокопарного топа перешел на едва различимый шепот: — Да, папочка, я привык это делать.
Виктор, побледнев как полотно, с решительным видом придвинулся к нему.
— Как тебе удалось запугать его? — спросил он, повысив голос, но отчетливо понимая, что никогда не сможет ударить сына.
— Что тебе наплел этот безродный пес? — в голосе Жиля звучал вызов.
— Юноша не сказал мне ни слова.
Жиль подбежал к отцу и, в упор глядя ему в глаза, спросил:
— Скажи, что тебя так восхищает в этом голодранце? Чем он заслужил твое уважение и доверие? — Глаза Жиля увлажнились. — У тебя все лучше, чем мы, не так ли?
— Кто это — мы?
— Моя мать… красавица Софи, и я, — имя матери он произнес с удивительной для него нежностью.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я помню день, когда она умерла. — Опустив голову, Жиль стал прохаживаться по комнате. Виктор же присел на кровать. Он был явно подавлен. — Вы с дедом вошли в кабинет, где я прятался под письменным столом, потому что не хотел видеть ее мертвой. Мне казалось, что ее у меня кто-то отнял. И ты это допустил… Если бы и захотел, я не смог бы тебе этого простить. Мать и сын, мы были слеплены из одной глины. — Жиль до боли сжал руки в кулаки, поднес их к губам и поцеловал ноготь большого пальца, как принято делать при клятве. — Да, тогда я был еще слишком мал, но все же понял, что дед глубоко обидел тебя, и принял твою сторону, но лишь до той минуты, пока из твоих уст не полились речи, разящие как острый нож. Я прекрасно запомнил твои слова. Ты говорил, что не любил ее. Что дед вырастил дочь, у которой не было ни стыда, ни совести. Что она, думая, что ты богат, тебя соблазнила. А когда ей открылось реальное положение вещей, превратилась в твоего врага… Я был мал и не мог понять смысл твоих речей, зато у меня отличная память, отец.
— Тот разговор не предназначался для твоих ушей. Я очень сожалею. И искренне сочувствую тебе, так рано лишившемуся матери… Мне очень жаль, что ты услышал те слова. А позже, возможно, буду сожалеть и о том, что скажу сейчас. — Виктор тяжело поднялся. — Все сказанное мною тогда твоему деду правда.
— Плохо же ты меня знаешь, отец. Думаешь, я хоть раз усомнился в этом? Ты не дал ей жить так, как она того заслуживала. И меня, ее сына, ты не любишь. — Жиль медленно приблизился к Виктору. — Я — живое напоминание о женщине, которую ты ненавидел.
— Да будет тебе, Жиль! — Виктор пытался сдержать охватившее его возбуждение. — У тебя никогда не было ни в чем недостатка. И дом этот — достойный. Твое образование я поручил лучшим учителям в самых лучших школах. А роскошь… Ты знаешь мое мнение по этому поводу. Родись ты в семействе, где купаются в роскоши, результат мог быть просто ужасным! Поверь мне… еще с твоей матерью… я…
— Послушай, отец, — перебил Жиль, жестом останавливая его, — грехи, в которых ты обвиняешь мою мать, по наследству перешли ко мне. И я этим горжусь! — На его губах промелькнуло подобие улыбки. — Она продолжает жить во мне, и я никогда ее не предам. Ответь, стал бы ты уважать меня, если бы я не приходился тебе родней?
Виктор почувствовал сухость во рту и легкое покалывание в груди. Вот они, тайные причины, закружились вихрем, облекаясь в дерзкие слова. И если бы даже удалось сдержаться, их отношения навсегда отравлены.
— Нет, — твердо сказал Виктор. — Я не в восторге ни от одного из твоих качеств, но ты — мой сын. — Он поник и сгорбился на кровати.
— Кровные узы — еще не все. Они не так уж крепки, отец. Я нуждался в твоем восхищении. И ведь я его заслуживал! Но ты всегда был настроен против меня. А что ты предлагаешь взамен? Сочувствие? Этого мне уже не требуется. Мне даже безразлично, любишь ты меня или нет.
На лбу Жиля выступила испарина.
Виктор так и стоял, словно не слыша обращенных к нему слов.
Дождь прекратился, но свинцово-серая хмарь, затянувшая небо с самого утра, все еще висела над городом. До них снова стали доноситься звуки улицы. Жизнь, которая на время объяснения как будто замерла, вновь пошла своим чередом.
4
Коронация
В августе 1803 года глава роялистов Жорж Кадудаль, квартировавший, — разумеется, не случайно, — в Англии, под покровом ночной темноты высадился на французском берегу близ города Дьепп. На толстом канате его подняли на семидесятипятиметровый скалистый берег, и он направился в Париж, намереваясь на британские деньги совершить убийство Бонапарта, тогда еще первого консула Республики, и тем самым содействовать реставрации Бурбонов.
Наполеон за пару месяцев до указанных событий отказался от услуг своего министра полиции Жозефа Фуше, несмотря на то, что тот действовал с необычайной эффективностью. Помимо других успехов, числившихся за его ведомством, были доказательства, подтверждавшие, что все покушения на Бонапарта планировали и осуществляли роялисты на деньги англичан. Оказавшийся не удел Фуше был непревзойденным мастером интриги. В годы Революции, прежде чем занять министерский пост, он считался пламенным якобинцем. А очень скоро стал грозным стражем общественного порядка и опорой императорского режима.
В руки полиции попали сведения, что некий принц из дома Бурбонов возглавил группу заговорщиков. В самых верхних правительственных сферах стали строить догадки относительно имени главаря и пришли к выводу: это не кто иной, как герцог Энгиенский, резиденция которого находилась в Эттенгейме, герцогство Баден, в непосредственной близости от французской границы, что уже само по себе внушало беспокойство.
Герцога Энгиенского похитили 15 марта 1804 года по григорианскому календарю, а уже 21 марта, на заре, после скоротечного суда, расстреляли во рву Венсенского замка. Жоржа Кадудаля арестовали 9 марта и 28 июня казнили. А еще через двенадцать дней Фуше был восстановлен на своем посту.
Тогда-то он и заложил основы организации, которая впоследствии станет именоваться Генеральной полицией Империи. Это была мощная структура со всеохватывающей паутиной агентов, осведомителей, подсадных уток, которая, действуя под завесой секретности, поощряла доносы и широко использовала
