— Скорее… скорее… — торопил теперь уже бывший хозяин дома, протягивая руку к Жюльену. — Я умираю… Противоядие… умоляю…
— Да! — воскликнул, возвращаясь, Жюльен. — Взгляните на своих сыновей. Они больше не страдают. И ваша половина, о которой вы так пеклись, уже близка к смерти. Смотрите, — держа обеими руками, он повернул к нему голову дамы, испускавшей дух, — не отводите глаз, пока они еще могут видеть… Любуйтесь истинным обличьем ее души.
Амфитрион с ужасом смотрел на то, во что превратилась прекрасная, любимая им женщина. На искаженном лице проступило выражение жестокости и порока. Он не мог узнать свою любовь в жуткой образине с вылезшими из орбит глазами, вывалившимся изо рта сухим, распухшим языком и перекошенными словно в адской ухмылке губами. Ему казалось, что в этом мерзком облике перед ним предстала сама смерть.
Боль стала уходить. Продолжая неотрывно следить взглядом за незнакомцем, умирающий плантатор почувствовал, что его легкие разрываются от недостатка воздуха.
— Знайте, прежде чем последовать за ними, что этим подарком вы обязаны вашему драгоценному другу Теодору, который, можете не сомневаться, никогда вас не забудет, — сообщил Жюльен.
Амфитрион, уже не слыша, с гортанным всхлипом рухнул головой на стол.
В салоне вновь появился Огюст — в своем обычном костюме, спокойно натягивая на руки перчатки.
Мужчины созерцали неподвижные тела за столом.
— Прислуга точно будет держать язык за зубами? — спросил Жюльен.
— Отныне они больше не рабы и знают об этом. Кроме того, они были и остаются преданы Теодору, — заверил Огюст.
— Хорошо. Трупы пусть отнесут в болото, — распорядился Жюльен.
Огюст вышел, чтобы передать поручение. Взгляд Жульена задержался на зеленом флаконе. В действительности внимание его привлекло не противоядие, а собственные руки, которые по-прежнему держали склянку. Юноша в задумчивости смотрел на них, глубоко пораженный сознанием, что все произошедшие здесь совершено этими самыми руками. Он рассматривал их, будто они чужие и существуют сами по себе. Крепкие руки, которые никогда не обнимали родителей, нисколько не дрожали, оставались спокойными, как во время шторма спокойна вода на глубине. Более того, кровь, словно подчиняясь внешней силе, даже замедлила свое течение. Словно эти руки были созданы для подобных дел.
В ту ночь Жюльен впервые закурил трубку, принадлежавшую мадам Бастид.
По прошествии нескольких недель в «Карно плантейшн» поселился новый законный владелец — Жюльен, а вместе с ним — Виктор и Огюст.
Как-то в один из первых вечеров их пребывания в поместье, совпавшего с первым полнолунием, Виктор попросил Жюльена взять его с собой.
— С каждым днем я нахожу, что вам все лучше, — солгал Жюльен, поддерживая Виктора под руку, когда они шли по дороге вдоль поля сахарного тростника.
— Да, здесь нам значительно удобнее, чем в «Дофине». Воистину, райский уголок Нового света, — произнес Виктор несколько ироническим гоном.
— Я дал вольную рабам, — ответил Жюльен, желая предупредить некоторые нежелательные вопросы. — А Огюст взял на себя руководство строительством нового жилья для чернокожих.
— Какого жилья?
— Вместо хижин мы построим кирпичные домики.
— Откуда ты берешь на это деньги, Жюльен? Неужели, кроме плантации, покер дает тебе еще и средства для вложения в хозяйство?
— Ах, Виктор, Виктор, — Жюльен укоризненно покачал головой. — Вы ведь знаете бывшего хозяина, мсье Теодора. Разве я виноват, что он плохой игрок?
— Ты напрасно утаил от меня, что нас тогда обчистили. Я поручил бы прислать необходимую сумму из Парижа, там у меня нет недостатка в деньгах. Но ты изолировал меня от всего.
— Теперь вам не о чем беспокоиться. Хоть плантация и небольшая, но достаточно перспективная.
— И все-таки однажды ты должен будешь рассказать мне обо всем. А пока этот момент не наступил, позволь, кое-что скажу я. Я тоже был молод и совершал ошибки. Когда ты, начинающий честолюбивый ученый, мечтаешь иметь хорошую лабораторию, преуспевать в исследованиях и жить в достатке, зачастую приходится работать на сомнительных заказчиков.
— Да, Виктор, но…
— Не перебивай. Я жил во времена, когда излишняя щепетильность была не в чести. Сколько раз я пытался убедить себя, что делал это во имя науки! Но я прекрасно знаю: нет мне Божьего прощения. Ты лучше, чем кто бы то ни было, знаешь: мир растений пленителен и ядовит.
— Виктор, но сейчас нет ничего важнее, чем вылечить вас.
— С годами ко мне вернулись тени тех, кто по моей вине принял мучения. А может, они никуда не уходили и всегда были рядом… Но теперь, и днем и ночью, они являются мне. Я вновь вижу их онемевшие лица, страх, застывший в глазах. Одних я знал, и они, возможно, тысячу раз заслужили смерть; другие были мне незнакомы. Однако и тем и другим принадлежала одна-единственная жизнь, а я отобрал ее. Сейчас все они вернулись, чтобы рассчитаться со мной.
— Пожалуйста, Виктор, не надо, — попытался остановить его Жюльен.
— В нашей науке, молодой человек, убийцей стать так же просто, как парфюмером — это зависит не только от обстоятельств, но и от тебя самого. Бывает, даже отличный профессионал не может различить тонкую грань. Но она существует. И за совершенные грехи приходится дорого расплачиваться, возможно, не только тебе, но и людям, которых ты любишь. Послушай меня! — Виктор вдруг с силой сжал руку Жюльена, и тот понял, что давно уже не видел его в таком ясном сознании. — Я говорю это от всего сердца, чтобы ты не повторял моих ошибок, чтобы тебе ни о чем не пришлось сожалеть. Будь осторожен. Покойники не оживут, скольким бы больным ты ни вернул здоровье.
Виктор вдруг покрылся испариной, словно в лихорадке, и у Жюльена стало тревожно на душе.
— Ей было за что расплачиваться, молодой человек, — снова заговорил Виктор. — Она была подлой женщиной. Но я никогда, никогда не должен был этого делать. Если бы только мертвые могли прощать!
Дорогу, по которой они шли, пересекла повозка, груженная срубленными деревьями. Два мулата, сопровождавшие ее, с почтительным страхом приветствовали путников — обнажили головы и, приложив широкополые соломенные шляпы к груди, поклонились.
— Ты их знаешь? — спросил Виктор отрешенно.
— Ну конечно! — с облегчением ответил Жюльен. — Одного зовут Зандор, а другого — Гедэ. В числе других тридцати пяти человек они заняты на самых тяжелых работах: корчуют и вывозят деревья, убирают валуны, готовят землю под посев, сеют, выращивают и рубят сахарный тростник.
Солнце клонилось к закату. Виктор вынул из кармана платок и вытер лицо. Хотя лето еще не наступило, жара и влажность были удушающие.
— Извини, Жюльен, но в том, чем здесь занимаются, я ничего не понимаю.
— В таком случае, вам следует начать помогать нам в управлении имением. Предстоит много сделать. Рабочий день не должен длиться от зари до зари. Чернокожие работники достойны получать такую же пищу, как и белые. Ах, да! И еще нужно, чтобы вы спроектировали новую лабораторию.
Виктор, который временами словно выпадал из реальности, промолвил упавшим голосом:
— Я так устал…
— Но вы выздоравливаете! Поймите, вы нам нужны — Огюсту; мне, этому дому.
На постаревшем лице Виктора появилась грустная улыбка, видеть которую было столь же горестно, как полет раненной птицы.
— Ты мне так и не рассказал о своей матери.
— Моя мать умерла. И забыта, — жестко сказал Жюльен.
— Забыта? Кем?
— Всеми. Никто никогда не вспомнит о ней, поскольку забыта ее настоящая фамилия. Я так и не узнал ее.
