Том 4. Начало конца комедии

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Н-да, такая рожа, что и на себя не похожа!

МАНЯ. Ну и что? Может быть, у них когда-нибудь в семье новый Пушкин родится.

ПАВЕЛ. Правильно, девочка! Не надо великорусским шовинизмом заниматься. (Растроганно.) Воссоединяется семья! Первичная ячейка общества…

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Завтра пойду и коротко постригусь. У этой Мэри красивая прическа: я всегда объективна в таких вопросах. И вообще у негров крепкие волосы — этого у них не отнимешь!

БАШКИРОВ. Да, дорогая женушка, я тоже никогда еще не видел лысого негра.

Василий Васильевич (Даниле Васильевичу). Придется тебе, братец, вносить изменения в анкету: дворянин столбовой, мормон, белоэмигрант…

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Никаких юридических оснований для всего этого нет. И никаких изменений не будет. Не делай, брат, из мухи слона. Пора нам забыть раздоры. Они, право, вздорны перед лицом этого татаро-монгольского нашествия.

АРКАДИЙ. Мэри с детства воспитывалась у троюродного дяди вашего папеньки в Англии. Она славист, магистр, уже вдова, яхтсменка — два раза через Атлантический океан под парусом туда-обратно махнула.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Н-да, брат! Ну, ты и влип. Хотя, скорее всего, это розыгрыш или мистификация.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Ты думаешь? Вглядись внимательно. Ты же станковый живописец! Что-нибудь у меня с ней есть общее?

БАШКИРОВ. Станьте-ка, друзья мои, рядком у зеркала! Данила Васильевич обнимает Мэри за плечи и подводит к зеркалу. Оба улыбаются, глядя на свои отражения.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Лекало глаз… Разрез рта… Ну, верхняя губа не показатель. Ежели поглядите разновременные фотографии человека неординарной профессии, то заметите, что от десятилетия к десятилетию у него верхняя губа утончается. Это я на проклятом Леонардо обнаружил…

МЭРИ. Отец попал в большой просак — он умер скоропости… жительно.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА (старательно сочувствует). Да, да, все мы смертны. Все проходит, как с белых яблонь дым… Ну-с, Мария Сергеевна, прошу чувствовать себя как дома.

ВАРВАРА ИВАНОВНА (восклицает в стиле «эврика» и слишком громко для ситуации). Я поняла! Вампука! Незримая власть африканской невесты Вампуки! Последний раз Сергей видел Надю черной и потому женился потом на негритянке!

БЕРТА АБРАМОВНА. Тише-тише, Варвара, мы здесь не одни! (Шепотом, с неожиданным для нее озорством и лукавством.) И скорее всего последний раз он видел ее голенькой: у артистов гримируют только лицо и руки — не всю же ее сажей мазали!

ВАРВАРА ИВАНОВНА. Я не люблю, когда ты хулиганишь, Берта!

ЧЕТАЕВ (Галине Викторовне). Вы разрешите, я передарю несколько хризантем кузине?

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Хоть весь пучок.

Мэри подходит к портрету Надежды Константиновны. Общество выстраивается полукругом позади нее. Смотрят на портрет.

МЭРИ. Это она, Данила Васильевич?

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Да. Писал брат. Познакомьтесь. Если уж мы решили делать из мухи слона, то и мой брат вам какой-нибудь теплый родственник. Можете называть его Васей.

БАШКИРОВ (рассматривает портрет). Женщин никогда не распинали на крестах. Что бы это значило?

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Тогда, некоторым образом, махровый матриархат был.

ПАВЕЛ. И в наших школьных заведениях сейчас наблюдается подобное явление.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Станьте чуть правее, Мария Сергеевна: отсюда бликует. Мама была красавица. И я могу понять безумную любовь вашего отца. Когда пишешь портрет, видишь человека иначе. Она, правда, сердилась, когда я смотрел пристально. Но как иначе может смотреть художник, когда пишет? Н-да, а нынче жизнь все чаще подергивается гнусной наволочью — вдохновения нет, да и здоровья…

МАНЯ (Павлу). Он у меня хороший. Его любимая фраза: «Честь и совесть велели мне прожить век на диване — как Обломову».

МЭРИ. Отец говорил: «Если будешь ТАМ, думай только по-русски». У меня получается? Как это: «Поцеловать столетний бедный и зацелованный оклад…» Забыла… «Печальный остров… туда…» Опять забыла. Он рассказывал, что ваши артисты приехали в Польшу голодные. А у Надежды, Надежды Константиновны, из шубы выползал мех…

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Вероятно, «вылезал»?

МЭРИ. Да-да, конечно! Вылезал! А потом он получил наследство — акции огромной судоходной компании, но с горя разлуки прокутил все пароходы. А когда боши, фашистские захванчики, подошли к Парижу, папа…

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Захватчики.

МЭРИ. Да-да! Конечно! Когда пришли захватчики, он выдрал за Де Голлем и в Англию, и в Алжир, а в Югославии у Тито ему прострелили голову…

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Удрал, значит, из Франции, чтобы воевать против фашистов?

МЭРИ. Да-да! Конечно! Удрал!

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. И то слава богу!

МЭРИ. После раны у него получился психический ненормализм…

АРКАДИЙ (в зал). Тут не права Мэри. У него, пожалуй, был случай психического нормализма. Оботуров взял Розалинду с панели — язвы империализма. Попал в среду мормонов или баптистов, начитался Гаршина, дружил с духоборами, которые помнили Толстого. Да и Розалинда, как ни странно сейчас это представить, дурнушкой не была. Негритяночки бывают и очаровательными, и бойкими, и лукавыми девушками — как и все их сверстницы любого цвета. Не глядите на ее жвачку и аппаратуру. Она вдова, еще совсем не забывшая свои горести. И если она улыбнется, то это будет как солнце апреля — читайте пьесу «Людвико Сфорца», автор Барри Корнуолл. Эту пьесу хорошо знал Пушкин, когда писал «Каменного гостя». Все смешалось в доме Облонских…

МЭРИ. Я счастлива встретить здесь много-много не только мертвых родственных душ. Опять неправильно выразилась? Волнуюсь…

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Ничего-ничего! Души, правда, не бывают мертвыми или живыми. Тут Гоголь дал маху. Или есть душа или ее нету — третьего не дано.

ЧЕТАЕВ (вручает Мэри хризантемы). Я ваш кузен… Володя.

МЭРИ (кладет цветы к портрету Надежды Константиновны). А я буду вам Маша.

ИРАИДА РОДИОНОВНА (просыпается). Цалуй ее, молодец!

Бравый моряк мальчишески конфузится и бездарно теряет фактор внезапности.

ИРАИДА РОДИОНОВНА. Цалуй моряка, Маша! Вишь, сам он боисся! Только глаз на него не ложи: служилый, не свободной братии, хотя бывалец, ан под присягой живет. Цалуй, цалуй!

Мэри троекратно целует морячка.

ЧЕТАЕВ (ошеломленный, закрыв глаза). Не сводите меня с ума!

Розалинда, отыскивая подходящую точку для съемки, присаживается на короб Ираиды Родионовны и сплющивает его. Отчаянно орет Мурзик.

РОЗАЛИНДА. О! Кэт?! Вери-вери гуд!

ИРАИДА РОДИОНОВНА. Он у меня смирнай, кастрированный, а кушанием запахло, мы и проснулись. Мурзик мясо не потребляет — сырой рыбки ему подай…

Розалинда возбужденно говорит по-английски.

БАШКИРОВ (переводит синхронно, покатываясь со смеху). Мадам, или миссис, очень счастлива тем, что здесь есть кот, она хочет сфотографировать советского кота, это будет первый коммунистический кот в ее ателье… Ну, короче говоря, этот большевистский кот будет отличной рекламой. Все все поняли? Коллега, тащите большевистского кота на свет божий!