ужасное! Все время думать: не случится ли еще чего-нибудь? И как? И ждать — где, когда? Мне приходится носить галоши, а их теперь никто не носит!
Голубой огонек сделал круг по комнате, исчез в дверях, и сразу зажегся свет.
— Ладно. Делать нечего. Вот дурочка, все часы испортила. Сколько же теперь времени? — спросила Соня, вытирая слезы кулачком.
— Не знаю. Телевизор уже кончился.
— Он просто перегорел… Ладно. Вот и все дела. Мне пора.
— О! Не уходите! — взмолился я. — Мама сразу начнет опять говорить. Сколько можно одно и то же? «…умер старший астроном Берг, старший астроном Елистратов с женой, астроном Домбик…» Я никого из них не помню, а она все повторяет и повторяет!
— Вы знаете, как убило папу? — спросила Соня, вытирая слезы.
— Я думал, он сам умер.
— Ему прямо в сердце попал метеорит. И все дела. Дик, дай сумочку! Я имела горькую сладость проститься с папой в крематории, — так говорит моя ученая мама.
Дик взял сумочку со стула и принес ее. Соня достала футлярчик из-под пробных духов и вынула маленький метеорит.
Я взял его. Он был очень тяжелый, с острыми краями — похож на осколок зенитного снаряда. И чудесно пах духами.
— Прямо в сердце, — сказала она и обтянула юбочку на коленках. — У вас холодно, дядя Гена. Дует по полу. Наверное, не заклеены окна. Это опасно. И я не люблю, когда так смотрят на мои коленки.
— Замечательная смерть: его зарыли в Млечный Путь, — утешительно сказал я и протянул к ней руку. — Вставайте, наконец! Право, и я не отказался бы получить осколок Вселенной прямо в сердце и чтобы мне в изголовье поставили ночную звезду. Можно я поглажу ваши волосы?
— Не прикасайтесь! — воскликнула она, отшатнувшись. — Я заряжена сильным электромагнитным полем, дядя Гена.
— Черт знает что! Неужели нет никакого средства?
— На всем свете есть лишь одно еще существо, заряженное электричеством. Это мистер Рой Сэлливан. У нас с ним разные знаки зарядов, и мы могли бы составить прекрасную пару, но он живет в Америке и ему уже за семьдесят, дядя Гена.
— Бедная крошка! Что за напасть легла на ваше семейство?!
— Никто пока не способен объяснить это редкое явление, — сказала девушка. — Включите горячую воду на кухне. Я люблю мыть посуду и вешать занавески, потому что я наполовину армянка.
— Этак, Сонечка, вы застрянете там до утра. Я две недели ничего не мыл. К раковине не подойдешь.
— Ничего. Нам помогут звери. Дик, перестань трепать сумочку! Мистера Роя первый раз ударило седьмого августа шестьдесят третьего года. Он вел автомобиль. Молния из низкого, совсем маленького облачка. Попала в голову и прожгла шапку. Все волосы сгорели! Мужчинам это ничего, лысые тоже бывают симпатичные. А мне как? Ладно, пойду помою посуду, раковину и плиту. Плита тоже грязная?
— Наверное.
— Не люблю мыть плиту. Но иначе мне будет не успокоиться. Не шипи так! — цыкнула она на черного кота. — Прямо гремучая змея, а не кот. Пошли все со мной! Там есть передник?
Ей, конечно, скучно со мной, подумалось мне, а попросить ее отправить всех кошек вместе с Диком и остаться со мной я не решусь. Даже если она и согласится остаться, то из страха перед молниями, ночью, морозом и метелью. Метет метель, и вся земля в ознобе. И я не имею права использовать страх молоденькой прелестной девушки. И ни одной чистой простыни нет. Стыд и срам. Докатился. Да мне и не надо от нее ничего. Только бы она не уходила. Пускай ночуют все вместе — и она, и Дик, и кошки. А потом проснемся все вместе — и она, и Дик, и кошки. И я схожу и принесу им молока, и будем пить кофе.
— Я знаю, о чем вы думаете, дядя Гена, — сказала Соня.
— Если знаете, то залезайте в щель между мной и стенкой на диван.
— Вам это очень нужно?
— Наверное.
— А если я — нет?
— Буду допивать остатки. До утра хватит. И думать, как написать портрет Белой ночи. Нужен прототип. И для лета, и для ночи, и для смерти — видели когда-нибудь, чтобы смерть изображали в образе мужчины с косой? И для мудрости, и для любви всегда находилась модель среди живых женщин. Только для Белой ночи не найти.
— Я бы к вам на диван залезла, — сказала Соня, немного, но сосредоточенно подумав над моим нескромным предложением. — Если бы вы были сантиметров на десять повыше, лет на пять моложе, чуть побогаче и чтоб глаза были темные.
— С вами ничего не понять, — сказал я, чувствуя себя немного обиженным, хотя и ценю в людях откровенность и доверительность. — Вы только что жаловались, что ни до кого не можете дотронуться!
— У вас есть канцелярские скрепки, дядя Гена?
— Черт знает что! — сказал я. — Вон на столе. Сколько угодно.
— Перед тем как целоваться, я делаю так, — сказала Соня и начала тереть ладошку о ладошку. — Киньте-ка мне коробочку со скрепками. Не надо! Дик, принеси мне скрепки!
Дик подошел к столу, стал на задние лапы, взял передними коробочку и принес ей. Скрепки начали выскакивать из коробочки и повисли длинной цепочкой под каждой ладошкой Сони. Она засмеялась и подбежала к зеркалу…
Я ничем, ничем не болен. Просто иногда мне кажется все так явственно, что потом не отличишь, где сон, где явь. А они меня лечат электротоком. Я легко властвую над временем, потому что с детства люблю выдумывать. Это все виноват Стивенсон Роберт Льюис, и доктор Джекиль, и мама, которая слишком любила цветы. Первое, что помню: огромная картина в тяжелой золотой раме — сирень в глиняных горшках, сирень, сирень, сирень… Куда же подевался наш пятиэтажный дом? Не осталось даже фундамента. Картину с сиренью мы сожгли, сперва раздробили топором раму, потом резали холст с цветами на кусочки бритвой отца, из холста летела вековая пыль. Или это была «Сирень» Врубеля?..
Сегодня ночью сосед по палате прочитал мои писания, я их не прячу — пускай все читают! Он прочитал и рассказал анекдот про семью, в которой каждую субботу ужасно орал кот. Он у них спрашивает, почему ваш кот орет? Он мне спать мешает. Они говорят, что каждую субботу кота купают. Он говорит, что тоже купает, но его-то кот не орет! А они спрашивают: вы своего кота после мытья выжимаете? Он говорит, что нет. А они, оказывается, своего выжимают.
Конечно, смешно, но и как-то грустно.
…Соня подбежала к зеркалу и показала мне в зеркало язык.
— Двадцать пятого июня прошлого года, когда мистер Рой удил рыбу, — сказала она, — этого капиталиста шандарахнуло в седьмой раз. Сейчас он лежит в больнице в специальной бронированной камере с ожогами груди и живота. Как жалко, что я уже больше никогда-никогда не буду маленькой! Даже если проживу до старости и впаду в детство. Подумаешь! Семь раз какого-то куклуксклановца обыкновенная — не шаровая — стукнула! На три метра он, видите ли, из автомобиля вылетел. И про него во всех газетах! Я красивая женщина, дядя Гена?
— Очень. Только ты еще не женщина. Вот когда научишься любить в себе не красоту, а душу, тогда только станешь.
— Боже мой! И этот туда же! Уши вянут. Да я, дядя Гена, русалку видела! И у нее из глаз знаешь что? У нее из глаз — черный свет! Знаешь, я решила мыть посуду завтра. И перестань глотать эту дрянь! Дик, выгони всех кошек в кухню и запри, а сам сиди у дверей и сторожи, чтобы не вылезли! Ну что ты на меня так смотришь, дядя Гена? Отвернись. Ты же видишь, что я раздеваюсь! Совсем ты у меня бесстыдный… Ну, что ты? Ты плачешь? Хочешь, я почищу тебе яблоко? И ты часто путаешь сны с жизнью? Ох, какие у тебя холодные руки! Я сперва их тебе погрею. Не бойся, чего ты весь дрожишь? Я же через скрепки вся обыкновенная стала. И мы будем спать до утра совсем спокойно. Ты не храпишь, милый?
Нет, все-таки только женщины способны существовать в геометрии Лобачевского, то есть скользить
