всхлипнул.
Комиссар Лаваль прекратил допрос и занес в протокол: «Второй водитель и участник аварии Боб Баррайс, двадцать четыре года, профессия фабрикант, все еще находится под впечатлением случившегося. Со стороны полиции его показания не подвергаются сомнению. Таким образом, восстановление хода событий закончено».
И у французских чиновников свой особый язык, как у всех чиновников в этом мире. Наверное, причина в конторском климате.
В этот же вечер – обломки были отправлены в металлолом, ведь неясностей больше не было – Боб Баррайс стал центром внимания на большом балу, посвященном ралли, в Монте-Карло. Была упомянута трагическая смерть Лутца Адамса, две тысячи гостей во фраках и сверкающих вечерних платьях поднялись на минуту, молча опустив головы… Потом оркестр грянул туш, и победитель «Европейского ралли», испанец Хуан Анель, открыл торжественный полонез.
Это был не траурный марш, а приглашение к бурной бальной ночи. Боб Баррайс танцевал до самого утра. На забинтованные руки он надел широкие белые кожаные перчатки, которые срочно изготовил мастер за особую плату.
Впервые он был среди самого избранного общества. Его мечта, осуществилась: он танцевал с Пией Коккони, красавицей с копной черных волос, о которой все знали, что она была любовницей принца Орланда. До этой ночи. Боб Баррайс ворвался во владения сильных мира сего. Пия Коккони пошла за ним в его номер и глухо засмеялась, когда он начал раздевать ее своими забинтованными руками.
Снова это бульканье в голосе. Это грудное воркование. Призывный клич дикой самки.
– Ты герой дня, дорогой, – сказала Пия Коккони, лежа на нем и обхватив его ногами.
– Я стану героем тысячи ночей, – ответил Боб. Взгляд его больших голубых глаз потемнел.
– Расскажи мне еще раз, как ты пытался спасти своего друга. Он горел по-настоящему? – Ее гибкое тело дрожало от желания, белоснежные зубы сверкнули меж раскрытых кроваво-красных губ. Она согнулась под натиском его рук, ее гладкая кожа была словно наэлектризована.
– Да, он горел по-настоящему! – заскрипел зубами Боб Баррайс. – Он горел, черт возьми!
Он рванул ее к себе и впился в ее плечо. Два зверя набросились друг на друга.
Телеграмма из Монте-Карло вызвала во Вреденхаузене сначала замешательство, а потом большую активность.
– Бедный мальчик, – причитала Матильда Баррайс, беспомощно глядя вокруг себя. Ее брат, дядюшка Теодор Хаферкамп, верный рыцарь семьи, который управлял предприятиями и приумножал состояние Боба, постоянно заботясь о его добром имени, долго раздумывал, как преподнести это Матильде. Телеграмма была адресована ему. Она была краткой, и эта краткость таила в себе взрывную силу.
«Авария в горах. Машина полностью вышла из строя. Лутц Адамс мертв. У самого легкие повреждения. Перевозку организовал. Урегулируй, пожалуйста, все дома. Привет. Боб».
Тео Хаферкампа, привыкшего к выходу из строя машин Боба, взволновало только одно место: Лутц Адамс мертв. Что за этим скрывалось, он мог только предполагать. Но что сейчас наваливалось на него здесь, во Вреденхаузене, это он знал точно.
Прежде чем проинформировать Матильду, он поехал в предместье Вреденхаузена и разыскал крестьянина Адамса. «У Боба легкая травма – с этим сообщением можно не спешить», – размышлял Хаферкамп. Но Лутц остался на дистанции, а он был единственным сыном старого Адамса. Всю свою жизнь тот вкалывал, чтобы дать парню приличное образование. Когда Лутц получил аттестат зрелости вместе с Бобом и Гельмутом Хансеном, не было более гордого отца, чем Адамс.
– Мы добились своего, – говорил он повсюду. – Вот вам возить навоз и кормить свиней! Сортировать яйца и резать брюкву! А теперь Лутц станет врачом. Я и учебу потяну, даже если мне придется есть один творог!
Тео Хаферкамп позвонил, но в доме ничего не шелохнулось, хотя внутри горел свет. Он позвонил еще три раза и, не получив ответа, нажал на дверь. Она была не заперта. Хаферкамп вошел в темные сени, ощупью пробрался к двери в комнату, из-под которой выбивалась полоска света, и услышал, как тихо играло радио: «Пойду к Максиму я, там ждут меня друзья…» Оперетка, «Веселая вдова»… Он открыл дверь.
Эрнст Адамс сидел под радиоприемником, сложив руки на коленях, и пустыми глазами смотрел на Хаферкампа. Он не приподнялся и даже не шевельнулся… Лицо его было вялым и водянистым. Разрушенное «я».
Хаферкамп посмотрел на радио и повертел в руках шляпу.
– В новостях, да? – сказал он тихо. – Передавали? Я только полчаса назад получил телеграмму. И сразу к вам… – Он замолчал, проглотив последние слова. Опереточная музыка буквально убивала его.
«…Лу-лу, Фру-фру, Джу-джу…»
– Может быть, выключим этот чертов ящик? – хрипло спросил он.
Старый Адамс, казалось, не слышал. Он сжимал руки между ног, будто ему нужна была какая-то опора.
– Он сгорел… в машине сгорел… заживо сгорел…
– О господи, я этого еще даже не знал. – Хаферкамп, почувствовав слабость в ногах, сел на ближайший стул. – Это они… это они в известиях сказали?
– Да. Ваш племянник обжег себе руки. Только руки…
Хаферкамп криво улыбнулся. Ни на какую другую реакцию он был не способен.
– Чудовищное везение. Я еще не знаю никаких подробностей. Только телеграмма. – Он помахал бланком в воздухе и быстро спрятал его. Какими ужасно глупыми были сейчас любые слова. – Вашего… вашего сына перевезут. Само собой разумеется, все расходы я беру на себя. Вам ни о чем не надо беспокоиться.
