– Я останусь с ним! – громко произнесла Марион.
– Чтобы из вас высосали кровь?
– Да.
– Ваше вино, Марион. – Доктор Дорлах поднял бокал за ее здоровье. Она не сделала еще ни одного глотка и сейчас не притронулась к бокалу. – Завтра вы будете красивой невестой. В десять часов регистрация, в одиннадцать – церковь.
Марион вскочила. Ее лицо вздрогнуло.
– Вы и церковь хотите втянуть в эту комедию?
– Домашнее венчание. Большой зал оборудован под церковь. Пастор придет в дом. – Доктор Дорлах пожал плечами. – Баррайсовские деньги. Посчитайте-ка, сколько налогов на церковь ежемесячно платят рабочие и служащие их фабрик! Годовой церковный налог господина Хаферкампа настолько высок, что он может позволить себе собственного епископа. Он также состоит в церковном совете, собирается финансировать детский дом при церкви и полностью оплачивать трехдневную поездку «Женской службы»[6] в Шварцвальд. Так что приход пастора – всего лишь небольшая ответная услуга. Завтра он соединит руку Боба и вашу и произнесет: «Пока смерть не разъединит вас!» Кстати, жуткая формулировка, с юридической точки зрения скрытый намек решать проблемы таким образом. – Доктор Дорлах отмахнулся, когда Марион что-то еще хотела спросить: – Марион, воздержитесь от всех объяснений. Вы покорили денежную вершину – ну и живите, наслаждаясь видом, который оттуда открывается. Перед вами лежит огромная пустынная страна нормальных людей. Пусть вас это больше не волнует…
– Боб знает обо всех этих планах?
– Вряд ли. То есть он узнает об этом сейчас от господина Хаферкампа. Он будет со всем согласен.
– Я не верю в это!
– Я ценю вашу веру, детка… – доктор Дорлах иронически улыбнулся. – Сейчас дядя Теодор покупает у племянника последний кусочек его души!
Они сидели у широкого камина, разделенные пустым креслом, – три безжалостных противника, готовых в любой момент растерзать друг друга.
Хаферкамп разлил виски – верный признак того, что бой предстоит суровый, без перчаток, голыми кулаками, пока противник не будет повержен.
– Тебя интересует завтрашняя программа? – начал битву Хаферкамп.
– Постольку – поскольку. – Боб злобно усмехнулся. – Я ведь всего лишь женюсь…
– Хорошо. В десять – регистрация, в одиннадцать – церковь.
– Небо тоже будет петь, когда они заиграют «Веди нас, Христос»?
– Пастор Лобзамен придет сюда.
– Превосходно. Кстати, прелестная фамилия для божьего слуги.[7] Человек с такой фамилией мог стать только пастором. Восхваляйте Господа и рассыпайте его семя среди всех народов…
– Твой процесс назначен на двадцать третье число следующего месяца. Дело будет слушаться два дня. Таким образом, двадцать четвертого будет вынесен приговор. Он может быть только оправдательным. Когда он вступит в законную силу, уже начнется развод.
– Вы, видать, совсем из ума выжили? – Боб громко захохотал. Он закинул ногу на ногу и позвенел льдом в бокале с виски: – Я люблю Марион.
– Это уже становится скучным. – Хаферкамп с грохотом поставил свой бокал на стол. – Дорлах утверждает, что и эта Марион привязана к тебе, как муха к коровьему заду.
– Еще одно такое сравнение, дядечка, и я не побоюсь врезать тебе. – Боб Баррайс с наслаждением вытянул губы – теперь был его черед ходить, теперь он мог диктовать: семье был нужен незапятнанный фасад. Ей приходилось ублажать его, чтобы он не оплевывал вновь и вновь благородное имя. – И что вообще делает здесь Гельмут? Он что, должен опять спасать меня? Постепенно его забота приобретает гомосексуальный оттенок. В любой форме – я не потерплю больше, чтобы Гельмут лазил ко мне в задницу!
Хансен хранил молчание, не поддаваясь на провокации. Его оружие выжидало в подвале виллы Хаферкампа в моренных горах. Там сидел Эрнст Адамс, чертил схему и мастерил деревянную модель, чтобы доказать всем, что его сын Лутц мог остаться в живых. И прежде всего он хотел доказать, что за рулем был Боб Баррайс.
– Брак будет расторгнут, – упрямо повторил Хаферкамп. – Марион Цимбал получит в качестве компенсации сто тысяч марок и откажется от фамилии Баррайс. Ты уедешь за границу, мне безразлично куда, и после отказа от заводов и состояния получишь пожизненную ренту в десять тысяч марок ежемесячно, не облагаемую налогами, что составит в год сто двадцать тысяч марок. На это можно жить, даже в твоем стиле! Гельмут после моей смерти продолжит традиции фирмы.
– Ура! Ура! Ура! – Боб вскочил. – Но мама тоже должна сказать свое слово.
– Твоя мать уже отказалась от своей доли в пользу фирмы. Заявление находится у нотариуса.
– Ты… ты все-таки обстряпал это дело… – Боб сжал кулаки. Его красивое лицо, предмет женских грез, стало бесформенным и пугающе уродливым. – Ты обманул маму? Ну, ты и подлец! Грандиозный негодяй! Ты ограбил маму и меня!
– Я выполняю свой долг – не дать распасться заводам. Это я обещал твоему отцу, когда он находился на смертном одре.
– А я выполню свой долг, если все оставшиеся дни употреблю на то, чтобы превратить твою жизнь в ад, да так, что чертям тошно станет! – Боб прислонился к камину. При этом он обдумывал, стоит ли швырнуть в голову Теодору Хаферкампу бокал с виски. Это был бы красивый жест, но не более. Хансен опять бы сыграл роль спасителя, а дядя Тео стал бы мстить. Битва в зале накануне свадьбы – нет, это
