Это была мрачная трапеза. Лишь однажды Хаферкамп спросил после долгих раздумий:
– Что это, собственно, значит – без аккумуляторного охлаждения? Ведь этого не бывает в гробах!
Первым нашелся и ответил доктор Дорлах:
– Что-то вроде афоризма этого Чокки. Он имеет в виду эту модную чушь в США, где замораживают мертвецов, чтобы потом, на новом уровне развития медицины, разморозить их для новой жизни!
Это прозвучало убедительно, Хаферкамп принял объяснение, но отнюдь не успокоился. Он решил довести до сведения старого Чокки неподобающее поведение его сына.
Вечером Боб и Марион отправились обратно в Эссен.
– Моя первая брачная ночь в этом доме? – сказал Боб Хаферкампу. – Ни за что! Разве я могу зачать нового Баррайса в этой отравленной атмосфере, при таких свидетелях?
– Кстати, о свидетелях, – лицо Хаферкампа стало очень серьезным: – Старый Адамс так и не объявился. Какая-то свинья прячет его во Вреденхаузене. Он не должен появиться на суде!
– Это забота доктора Дорлаха, а не моя.
– А если он придет в зал суда?
– Ну и что? Разве он был там? Реконструировать всегда можно с двух сторон. Никто не несет столько чуши, как эксперты на процессах. На месте происшествия тогда, ночью, составили картину, и она одна истинна. Я не мог помочь Лутцу. Он был зажат рулевой колонкой.
– А ты как выбрался?
– Теперь я этого уже не знаю. Я вдруг очутился на снегу. Чудо, может быть.
– Настоящее баррайсовское чудо. Смотри, как бы тебя в один прекрасный день не причислили к лику святых…
– Можешь тогда поставить мне свечку! – Боб боролся с искушением двинуть по этой физиономии. «Сколько высокомерия! Для него я куча дерьма. Но они все виноваты, что я стал таким. Теперь, видя плоды своих трудов, они рядятся в тогу невиновности, как во вторую кожу. Но погодите! Я распорю эту вторую кожу!»
В Эссене, на Хольтенкампенер-штрассе, 17, они наконец остались одни. Боб привоз с собой три бутылки шампанского в сумке-холодильнике и теперь, вопреки всем правилам беззвучного открывания шампанского, выстрелил пробкой в потолок.
– Фрау Баррайс, – сказал он, – я приветствую вас! Это была не свадьба, а гнусность!
– Лишь бы мы были счастливы, – тихо ответила она. Она выскользнула из розового волшебства тюля и кружев. Ее лифчик и трусики тоже были розовыми. Она стояла с опущенными руками, воплощенная детская наивность, так что Боб ошеломленно отставил свой фужер.
– Ты так невыразимо молода, – проговорил он.
– Мне уже двадцать три…
– Ты могла бы быть ребенком. Ребенок с грудью греческой богини. Какая потрясающая идея! Марион… будь ребенком…
– Но… – она медленно отодвинулась к кровати. – Боб, почему я должна…
– Подвяжи повыше волосы. Ложись, смотри на меня невинным взором, натяни одеяло до подбородка, раскрой пошире глаза… Ребенок, который боится Черного человека. Да, ты будешь им. Ну давай, ложись!
Он дрожащими руками снял с себя одежду, налил Марион полный фужер и отставил его в сторону. Потом он встал возле кровати обнаженный и возбужденный, уперев руки в бока, и смотрел сверху вниз на Марион, которая забралась в постель, как маленькая девочка. Только огромные глаза смотрели на него из- под одеяла. Глаза, маленький лоб и черные волосы.
– Сколько тебе лет? – спросил он. Его грудь часто вздымалась.
– Четырнадцать…
– Ты уже когда-нибудь видела мужчину? Голого, как я?
– Нет.
– Тебе нравится?
– Нет.
– Почему нет?
– Я не знаю.
– Ты боишься?
– Да.
– Откинь одеяло.
– Нет.
– Ты стыдишься?
– Да.
– Тогда я откину его.
– Я закричу.
