коммунист со стажем подпольщика.
– Я вас назначаю старшим группы, товарищ Судаков, по приёмке приходящих с юга эшелонов. В вашем распоряжении будет классный вагон, сорок помощников-регистраторов из числа мобилизованных коммунистов и комсомольцев. Обязанности простые, но крайне ответственные: принимать на месте, переписывать всех по надлежащей форме, высланных кулаков и их семьи, затем отправлять от станций железной дороги вглубь на поселение. Ясно?..
– Слушаю, товарищ начальник. Ясно.
– Займетесь этим делом на следующей недельке. Уточнения, что и как, от меня будете получать непосредственно, в любой час, в любую минуту. А пока, есть у меня одно серьёзное поручение. Поговорим особо. Останьтесь после совещания. Сегодня или завтра с утра вам придется выехать в Междуреченский район…
– Слушаюсь. Лучше бы завтра утром пораньше. Сегодня намечено кое с кем по-деловому встретиться, да в баню не мешало бы сходить.
После оперативного совещания Касперт, оставшись с ним вдвоём, инструктировал чётко и подробно:
– Поедете в штатском. Никаких портфелей. Оружие в кармане. Браунинг с запасными обоймами на всякий случай. Там группируется озлобленное кулачество. Есть в Междуречье такое место – называется «Митрополия». Целый церковный приход. Когда-то он принадлежал весь – с землей, лесами и реками – ростовским митрополитам. Это был своего рода священный «заповедник». Сюда приезжали на покой, доживать свои оставшиеся дни, а иногда и годы, из разных городов архиереи, епископы и даже митрополиты. Одним словом, по традиции нынче приехал в «Митрополию» некто Н… бывший епископ. Но, покидая свой пост, оставил за собой «хвост». Увёз из своей бывшей епархии митру. Знаете, такой блестящий головной уборец из золота и бриллиантов стоимостью в тридцать пять тысяч рублей золотом. Церковь, как религиозный культ, отделена от государства, но ценности, созданные и нажитые народом, принадлежат государству. Надо изъять эту ценность и доставить сюда. Ознакомьтесь по имеющимся материалам, что собою представляет с политической стороны «Митрополия», насыщенная кулаками, и будьте на этой операции осторожны, аккуратны, тактичны и находчивы. Можете не сомневаться, если узнает местное кулачество, зачем вы туда приехали, вас могут изрубить в куски, как недавно изрубили селькора Неёлова…
– Радужная перспектива! – заметил на это Судаков.
– Вопросы у вас есть?
– Нет.
– Вот вам моя счастливая рука. Желаю успеха!.. Да, забыл сказать самое существенное, – спохватился Касперт. – Ни ареста, ни обыска не производить. Ордер на изъятие митры заготовлен. А вы под копирку заранее приготовьте акт в двух экземплярах о добровольной сдаче епископом таким-то ценности такой-то. И распишитесь. Один – принял, другой – сдал. Вот и всё.
Разумеется, такая интересная и небезопасная операция не могла не волновать Судакова. Но и обдумывать её заранее было невозможно. Придётся исходить в своих действиях из конкретной обстановки. Значит, надо проявить находчивость и сообразительность на месте действия.
Утром Иван Корнеевич выехал до станции Туфаново. Оттуда взял извозчика до Святогорья. В Святогорье Судаков нанял до «Митрополии» другого извозчика из сельских активистов. Лошадь была молодая, стремительная, почти не умевшая ходить шагом. Неслась она, как ошалелая, вспотев на ходу так, что пена хлопьями летела с её боков во все стороны.
К вечеру Судаков приехал в Митрополье. Оставив извозчика с лошадью около сельсовета, он направился к большому обшитому досками крашеному дому, где жил на покое епископ.
В просторном помещении – три окна сбоку, четыре спереди, на крашеных жестких диванах сидят бородатые с обветренными лицами мужики; несколько женщин – поодаль от них, около дверей. Посреди комнаты, устланной чистыми полосатыми половиками, небольшой цветной ковёр. На ковре в жестком деревянном кресле сам владыка-епископ, ведущий душеспасительную беседу с посетителями. Весь передний угол и стены от угла по сторонам, и широкие полки заставлены иконами. Перед Спасом в углу большой металлический подсвечник. Десяток свечей предыконных и лампа-молния достаточно ярко освещают присутствующих.
Судаков на минутку или и того меньше замешкался у дверей. Потом, сам себе не отдавая отчёта – то ли от растерянности, то ли так быстро сообразил, – сделал три шага от дверей, снял каракулевую шапку и трижды истово перекрестился на божницу. Затем поклонился людям и, улучив паузу в беседе епископа, подошел к нему, сложа руки – тыльную сторону правой на ладонь левой. Смиренно, отрочески проговорил:
– Благослови, владыко…
Он хотел сказать «благословите», но вспомнил, что в молитвах даже к богу обращаются на «ты», и решил, что поступил правильно. Епископ, кряхтя, привстал с кресла, благословил его и протянул руку. Судаков чуть прикоснулся к ней, пухлой и пахнувшей ладаном, холодными губами, сказал:
– Владыка, я к тебе, простите, к вам с важным делом от его преосвященства…
Он посмотрел на мужиков. Некоторые, судя по их внешности, были явные кулаки, не плакатные, а обыкновенные, которых в жизни уже приходилось Судакову видеть немало. «При таких „свидетелях“ выполнить задание невозможно», – подумал он и тихо добавил:
– Велено поговорить наедине…
Мужики запереглядывались – одни настороженно, другие с любопытством. Внешность Судакова не вызывала подозрений: на ногах простые валенки-катанцы, пальто чёрное суконное с каракулевым воротником. А то, что он так по-крещёному вошёл в дом и припал под благословение владыки, никакого сомнения не оставляло в том, что епископу на покое не угрожают опасности.
– Братие во Христе, – обратился епископ к своим посетителям. – Вы тут можете взять евангелие и почитать громогласно или же священную псалтырь возьмите и пропойте: «Да воскреснет бог и расточатся врази его». Я тем временем побеседую с юношей – посланником, прибывшим ко мне от его преосвященства, епископа Вологодского и Тотемского… Пройдём, чадо, в мою горницу…
Судаков прошёл вслед за епископом в соседнюю, малую комнату, где была одна лишь икона в позолоченном киоте да шкаф, наполненный книгами в кожаных переплётах. На столе, покрытом скатертью с
