– Костюша, зачем тебе стекло? Вон у меня продухи в окнах куделей затыканы. Ребятишки из простуды не выходят. Дай листик закропать оконницы. У тебя не убудет…
– Возьми, выбирай любое.
– Константин Иванович (о, это уже совсем лестно!) подъезжает другой, знаешь, какими друзьями мы бывали всю жизнь с твоим покойным отцом. Нас была целая шайка-лейка: Ваня Ганич, Ваня Конич, Николаха Носов да я, Вахлаков. Наделали мы делов… Будь добрым, как твой, бывало, батько, удели два листочка стекла…
Так один по одному сапожники разобрали всю мою первую премию, оставили пустой ящик на растопку…
Других случаев премирования я припомнить не мог, да их и не было. Видимо, не заслужил.
Поэт, выслушав мой рассказ, посоветовал:
– А ты напиши об этом. Особенно о сапожниках подраздуй. Вашей починки валенки и ботинки в гражданскую войну и я нашивал.
52. ГИМН СТЕКОЛЬНОМУ ЗАВОДУ
В РСФСР в тот год не много было действующих стекольных заводов. Говорят, что не больше двух. В этом числе и на первом месте был Устье-Кубенский, ранее принадлежавший миллионеру Никуличеву, стекольный завод, расположенный в заливаемом устье реки Кубины при впадении ее в Кубенское озеро.
В тяжелое, голодное время завод работал отважно. Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет за успешные труды устьекубенских стекольщиков отметил занесением на Красную доску и назвал завод «Герой труда». Под такой вывеской он и работал несколько лет до объединения его с другим заводом – «Заря», занимавшим более удобное место на железной дороге в Харовске.
В торжественные дни стекольщики, зная, что я занимаюсь рифмоплетством, делегировали ко мне в Попиху боевую комсомолку Лену Князеву.
Я сидел за верстаком, пропитанный дегтем, в сапожном фартуке и починял разбитую солдатскую обувь. Князева спросила мое имя, фамилию и, немного смутившись, сказала:
– Меня послали к вам рабочие и ребята-комсомольцы с просьбой: напишите к завтрашнему дню «Гимн стекольному заводу». Мы подберем мотив и на торжественном вечере будем петь…
– Вот так закавыка! А я думал, вы попросите меня подметки подбить или каблуки подправить. Это я вам мигом бы сделал, не сходя с места. А насчет гимна – не знаю. Таких заказов не поступало…
– А вы сочините! По глазам вижу, что можете и сделаете. Ночью подумайте – и на бумажку, а завтра с Паничевым пошлите. Он у нас работает на упаковке ящиков со стеклом. До свиданьица!
– Какая бойкуха, какая щекатая да красивая! – отозвались о ней все, кто был тогда в нашей сапожной избе. – Ну, Костюха, не подкачай, сочини им. Не зря такую послали. Значит, очень им надо стих…
Ночью, ворочаясь на полатях, я набормотал себе под нос:
Мой стих, или, как сказала заказчица, «гимн», еще после каких-то забытых, неуклюжих строк кончался призывом:
Наутро стихи были доставлены Князевой. В тот же день их размножили через копирку. На саженном щите написали крупными буквами. И когда рабочие стеклозавода шли в село в Народный дом на торжественный вечер, они пели мои слова.
53. К ПОЕЗДУ
(Необыкновенное путешествие на станцию Морженга)
СЕКРЕТАРЬ волостного исполкома Паршутка Серегичев, тот самый, которого чуть однажды громом не убило, вызвал меня, как дежурного возчика:
– Бери любую исполкомовскую лошадь, запрягай в любую телегу. Твоя очередь отвезти на станцию Морженгу двух командировочных. Один из них – господин профессор, другой – нашей больницы фельдшеришко. Отвези быстро к поезду. Лишнего не болтай, частушек с мерзкими словами не распевай. Возьми лошаденке сена, себе кусок хлеба – и катись!.. Ясно?
– Ясно, Порфирий Павлович. Бесплатно их везти или за деньги?
– Конечно за деньги. Такса по двадцать рублей с версты. Значит, по пятьсот рублей с пассажира. Лошадь не шибко гони. Нам лошади пригодятся.
В свои шестнадцать лет я не худо разбирался в лошадях. Выбрал меринка незаезженного, заложил, как полагается, в телегу.
Телега, надо сказать, была прочная. Колеса не расшатанные. Однако не особенно чистая. На ней возили навоз. Дождей не было, а без дождя промывать телегу никто не догадался. Двумя охапками свежего сена я прикрыл грязные места в коробе телега, накинул сверху рогожку.
– Салитесь.
Фельдшер, с распухшим от употребления больничного спирта лицом, бойко закинул ноги в телегу, уселся спиной к задку, оставит столько же места профессору.
Мое внимание, конечно, привлек профессор, поскольку я их никогда не видал. У меня уже трепетало сердечко от благоговения перед знаменитостью. Это был выше среднего роста детина. Бритый. Обут в парусиновые сапоги с застежками. Сапоги явно не русского происхождения. Военный костюм английского покроя, стало быть, из трофеев, добытых под Архангельском. Полевая сумка из плотной парусины, а на ней химическим карандашом четко, по-печатному выведено: Евгений Соллертинский.
Позднее, лишь через сорок восемь лет, я узнал, что это был профессор, возглавлявший в двадцатом году в Вологодском пединституте кафедру землеведения, географии России и страноведения. Автор трудов по исследованию Кубенского озера и реки Кубины.
