– Осенью еще туда-сюда, а зимой без дров гибель.
– Пустяки, – сказал Рыжиков, – в нашем городе, окруженном лесами, дровишки раздобыть нетрудно. Привезут в разделанном виде, сложат в поленницы. Правильно вы изволили заметить, лучше всего и выгоднее дрова березовые. Сколько вам надо? Сажени две-три? Попрошу моего знакомого, он вам сделает за милую душу по дешевке, и беспокоиться не о чем. Хотите, вот и место есть для ваших дров, возле стенки сарая. – Рыжиков приоткрыл окно и показал место, где могут быть сложены мои будущие дрова.
– А не разворуют их на этом месте? Я часто выезжаю в командировки, и могут добрые люди меня без дров оставить.
– Не сомневайтесь, у работников такого почтенного учреждения, как ваше, никто ни единого полена взять не посмеет. Будьте уверены. Дрова завтра у вас будут. Хотите березовые, хотите вперемежку с сосновыми, тоже хорошо. Деньги можете вперед, можете и после. Как хотите…
На другой день я возвращаюсь со службы. Услужливый сосед успел меня обеспечить дровами на всю зиму. На глазок я прикинул свою наипервейшую в моей жизни собственность: целых три сажени дров, аккуратно сложенных. Сверху, под скатом крыши сарая, на доске под дровами Рыжиков начертил мою фамилию.
– Какая трогательная забота! – подумал я, однако в целях саморекламы и для острастки любителей чужой собственности я эту доску не сорвал: пусть висит.
И вот не успела еще зима начаться, а осень кончиться, и не успел я малой толики сжечь в печке- столбянке березовых дров, как моего внимательного благодетеля однажды ночью увели в губернскую тюрьму.
– За что?
Одни говорили, что за какое-то высокопробное золотишко, а мне казалось, что началось наступление на капиталистические элементы в городе. Заканчивался нэп, и тюрьма широко и гостеприимно раскрыла двери для частников, нарушителей сто седьмой статьи Уголовного Кодекса… А потом, в скором времени, в раннюю утреннюю пору, когда еще не все проснулись, солдат с карабином и двое штатских с железными лопатами привели Рыжикова во двор нашего дома к сараю, около которого были сложены мои собственные дрова.
Я стал с интересом наблюдать, что же дальше, хотя не трудно было и догадаться. Рыжикова усадили в сторонке, дали ему папиросу. Солдат с карабином стоял наготове.
Двое штатских начали безжалостно раскидывать мои дрова в разные стороны.
Я молчаливо, не умытый и не одетый спозаранку, наблюдал из окна за ними. Через несколько минут на месте раскиданных дров штатские товарищи принялись с усердием рыть землю. Копаться им пришлось недолго. Железные лопаты застучали по железной крышке сундука. Сундук, окованный жестью и железными полосами вдоль, поперек и крест-накрест, оказался весьма внушителен.
Я вышел во двор и оказался невольным свидетелем и понятым в этой операции, и помог товарищам извлечь клад из выкопанной ими ямы. Это клад под моими дровами, естественно, принадлежал гражданину Рыжикову, привлеченному к ответу за какие-то свои деяния по статье сто седьмой. Три огромных висячих замка замыкали крышку сундука.
Один из штатских опросил:
– Обвиняемый Рыжиков, как, по-вашему, топоришком будем сбивать замки или же ключики найдем?..
И тогда не своим, придавленным голосом ювелир сказал:
– Мне безразлично. Одно скажу, как говорил мой прежний хозяин, у которого я пятнадцать лет учился ювелирному искусству: «Разбивши ночной горшок, о содержимом не плачут». А впрочем, копните лопатой еще немножко с правого угла, где стоял в углублении сундук. Там должны быть завернуты в клеенку три ключа…
Сундук был вскрыт на месте среди моих жалких раскиданных дров.
И что в нем было спрятано – не поддавалось описанию. В переполненном сундуке находились исключительно изделия из серебра и ничего из золота. Тут были столовые сервизы, портсигары, часы карманные в бесчисленном множестве, кое-что из церковной утвари, цельные и ломаные кадила и кресты, оклады с икон и Евангелий и еще невесть что…
– Заприте, – сказал старший штатский другому, видимо, своему подчиненному, – перепишем все в комендантской в присутствии Рыжикова с наименованием всех предметов и что и от кого было приобретено. – Затем этот товарищ сбегал через дом в городское почтовое отделение, позвонил куда следует.
Кто-то еще вдвоем приехал к нам во двор на битюге, запряженном в гремучие дроги. И сундук, и его бывший владелец, и сопровождавшие лица – все разместились на дрогах.
Больше я их не видел.
Зарывать яму и укладывать разбросанные дрова пришлось мне самому.
63. АНТОШКА ПЕЧЕНИК
НА ТРЕТИЙ день рождества в девятьсот тринадцатом году я с приятелем Сашкой пошел христославить, намереваясь за пение тропаря с кондаком собрать с деревенских жителей кусочки пирогов; и не худо бы наполнить копеечками коробку из-под спичек…
День зимний, короткий. Наше намерение не сбылось потому, что под вечер мы приметили свежие волчьи следы, пересекающие проселочную дорогу. Испугались, повернули обратно и заночевали в избе у матерого мужика по прозвищу Печеник.
В эти дни в семье Печеника родился необыкновенный по росту, весу и по грубоватому голосу младенец, коего окрестили, за неимением купели, в обыкновенном корыте при свечах и нарекли Антоном.
Мы, незадачливые христославы, отогревались на полатях, видели, как приходили к супругам Печеникам соседи, и слышали возгласы похвалы:
– Всей деревней ждали: вот-вот хозяйка двойню родит. Такой большущий живот был, а она ухитрилась
