В ту пору, до революции, бывало, выглянешь из окна нашей избы, и вот – хоть верьте, хоть нет – перечислю все видимое, а вы судите сами, что это за панорама. Деревенька наша стояла на взгорье, в один посад, задворьем на север, окнами на юг, прямо на село Уетье-Кубенское. Через полосу болотного сосняка видно из окна уходящее за далекий горизонт продолговатое, на семьдесят верст, Кубеиское озеро. Ближе к нашему берегу – древнейший на острове Каменном монастырь.
Летом видно, как проходят по озеру пароходы и баржи. Немного левей – два лесопильных завода, один стекольный. Ночью все три полыхают электричеством.
Еще левей, прямо против наших окон, – самое село, тогда богаче его не было в Вологодчине.
На левам берегу Кубены-реки, на Лысой горе, две церкви, в селе целых пять, одна другой белей и краше. Богачи не жалели денег на украшение, да и от небогатых перепадало.
В длинный ряд стояли и также были видны из окна за четыре версты Народный дом, училища: городское, министерское, техническое, земское двухклассное, женское, ремесленное – и даже школа глухонемых.
Правда, ни в одной из этих школ мне учиться не пришлось.
Учились дети богатых и зажиточных. И хотя благами богатого села мне пользоваться не приходилось, все же смотреть из окна как-то было весело и отрадно. Ведь жители других деревень, отдаленных от нас на огромные расстояния, ничего подобного из своих окон не могли видеть. Только поля, леса и небо. И мы, ребятишки, гордились тем, что живем близко от большого, как город, села. До нас даже доносились заводские и пароходные гудки. В Попихе по этим гудкам проверяли время и ставили стрелки на часах. Часишки кое у кого были.
Иногда, в досужие воскресные дни, мы, став подростками, ватагой бегали в село подивиться с близкого расстояния на чужую, не нашу жизнь села, где много торгашей, конторщиков, учащих и учащихся, где многие ухищряются жить, руками не прикасаясь к земле. Да еще как жить! Дома крашеные, сирень в палисадниках, улицы устланы бревенчатыми мостовыми, тротуары из досок. Стучит водокачка, из казематки доносятся пьяные голоса посаженных за буйство мастеровых. Иногда нам счастливилось услышать из раскрытых окон граммофонные песни, и мы с разинутыми от удивления ртами не отходили от дарового концерта до его окончания.
А потом бегали к пристани, провожали пароход на Вологду, казавшуюся нам призраком за тридевять земель в тридевятом царстве.
Шли годы… И чем только я не занимался! Сапоги шил, лес рубил, веревки вил, изгороди городил, пахал и сеял, молотил и веял, соль выпаривал, на пожнях косил, на баржах водоливом ходил, подпаском, вице- пастухом бывал, Псалтырь над покойниками читал, постное масло на маслобойке давил, коровье масло на сепараторе сбивал. Взрослым тоже учился и того добился, что люди стали меня называть писателем…
И верится и не верится. Немало времени прошло с той поры, как впервые из окна деревенской избы я начинал всматриваться в мир, а потом и прикасаться к нему руками и рассудком… И вот –
ПОЛВЕКА и даже больше – срок немалый. Можно за это время чему-то научиться. Кое-что сделать. Можно было сделать больше, лучше – жалею, не удалось.
Не будем бога гневить за то, что после нас останется. Благодушествовать нет оснований, самовосторгаться – тоже. Время приближается к закату. Я сижу у второго и последнего своего окна…
Что я вижу? Мое жилье на Дворцовой набережной Ленинграда. Напротив, за Невой, – Петропавловская крепость. Справа и слева мосты. Одетые в гранит берега. С домом, где я живу, соседствуют дворцы: один брата царя, Михаила, отрекшегося от престола, другой – дяди царя…
Научные институты занимают эти бывшие чертоги их императорского высочества. Мне мои друзья иногда говорят:
– Вишь, куда занесло вологодского мужика!
А почему бы и не «занести»? Разве не мои предки, уроженцы вологодские, вместе с другими россиянами отвоевали под командой Петра Великого эти, когда-то шведами захваченные у нас места? Разве не мои предки, крепостные мужики, строили крепость? Разве не они начинали возводить «на зло надменному соседу» город-красу и гордость державы Российской? Разве не здесь от тяжких работ они сложили свои кости в неизвестных могилах?
Да, они работали не для себя, работали на власть и капитал имущих, но история работала на нас.
И настало время, когда я, потомок своих многострадальных предков, поведал читателям о них, о лучших русских умельцах, деятелях искусства – о Федоте Шубине и Андрее Воронихине, приложивших свои золотые руки и разум к строительству и украшению этого города. Со всяких точек зрения закономерно мое пребывание здесь…
В летнюю белую ночь не спится.
Я сажусь на подоконник. Часы-куранты на Петропавловке отбивают положенное время, ушедшее безвозвратно.
Под окном, где по каменным плитам расхаживал сам Пушкин, в эту пору с гитарами и песнями гуляют студенты и старшеклассники-выпускники. Одним предстоит начало работы, другим – переход в студенты. Им, людям будущего, ближайшего и отдаленного, можно позавидовать.
Они увидят то, чего мы не видели. Они завершат то, что нами недоделано, ибо одной и даже нескольких жизней человеческих бывает недостаточно для полного свершения замыслов.
Над Невой раскрываются чудовищные пасти мостов. Проходят суда с Волго-Балта и Беломорья.
Нева работает. Идут по Неве на Север, на Урал, в Поволжье корабли с оборудованием для новостроек…
На шпиле колокольни ангел-флюгер показывает направление ветра. С крепостной стены в двенадцать часов отбивает время пушка.
Метеорами и ракетами речные суда снуют по Неве.
На мостах оживление. Все идет своим чередом.
