Агент обернулся к Дэнни Кросс:
– Мэм, не могли бы вы войти в дом и закрыть дверь. Через несколько минут нас здесь не будет.
– Это мой дом и мой гараж, – заявила Дэнни.
Я знал, что возражать бесполезно, и все же был рад, что она это сказала.
– Мэм, это дело ФБР, вас оно не касается. Будьте добры, войдите в дом.
– Все, что происходит в моем доме, меня касается.
– Мэм, не заставляйте меня повторять дважды.
Ненадолго повисло тяжелое молчание. Потом дверь за моей спиной затворилась. Мой свидетель ушел. Второй агент толкнул меня к машине. Я локтем задел какой-то ящик на крыше, и он с грохотом свалился на пол. Похоже, там была посуда.
Агент был человек опытный. Он прижал меня к автомобилю, заломил руки за спину. На моих запястьях щелкнули наручники. Сопротивление в подобной ситуации – грубейшая ошибка. Они только этого и ждут. Я не сопротивлялся. Он похлопал меня по бокам – нет ли оружия – и пошарил в карманах.
– Что тут происходит? Что вы делаете?
Это была Дэнни. Она услышала грохот и вышла.
– Мэм, войдите в дом и закройте дверь, – строго произнес агент.
Его напарник, подталкивая, повел меня ко второй «краун-виктории». Я оглянулся. Дэнни закрывала дверь. Привычное выражение недовольства на ее лице сменилось озабоченностью. Я заметил, что пояс у нее на халате был снова завязан.
Второй агент открыл заднюю дверцу машины.
– Побереги голову! – бросил он и грубо толкнул меня в салон.
Я пропахал лицом заднее сиденье. Дверца захлопнулась, едва не придавив мне ступню. Агент даже застонал от разочарования. Он постучал кулаком по крыше. Водитель включил сцепление и резко дал задний ход. От толчка я свалился на пол. Злость придала мне силы, и я кое-как взгромоздился на сиденье. «Краун-виктория» дернулась вперед. Сквозь заднее окно я видел агента, стоявшего у гаража с папкой Лоутона Кросса под мышкой.
Я с трудом переводил дыхание. Лицо с налипшей грязью от коврика на полу горело. Горело не от боли и не от злости – от полной беспомощности.
19
На полпути к Уэствуду я умолк. Я знал, что разговоры бесполезны, и тем не менее минут двадцать засыпал агентов вопросами и скрытыми угрозами, но они молчали. «Краун-виктория» въехала в подземный гараж федерального здания. Меня вытолкали из машины и подвели к лифту с надписью: «Только для службы безопасности». Один из агентов вставил пластиковую карточку в прорезь на щитке и нажал кнопку девятого этажа. Стальная коробка поднималась, а я думал о том, как низко пал, сняв полицейский значок. Разве можно сравнить меня с этими молодцами? Они агенты ФБР, а я никто. Они могли сделать со мной что угодно.
– Браслеты слишком тугие, – пожаловался я. – Пальцы онемели.
– Вот и хорошо.
Мы подошли к какой-то комнате, которую тоже открыли пластиковой карточкой. Оттуда мы попали в коридор и по нему добрались до комнаты с секретным замком.
– Отвернись, – приказали мне.
– Не понял.
– Отвернись, говорю, от двери.
Код был набран, дверь отворилась, и меня повели по длинному полутемному коридору, по обе стороны которого располагались двери с небольшими квадратными окошками на высоте человеческого роста. Поначалу я решил, что это помещения для допросов. Но это были камеры. В некоторые я успевал мельком заглянуть. В одной заметил двух смуглых бородатых мужчин, вероятно, выходцев из Среднего Востока. В другой увидел низкорослого человека, стоящего у окна; его подбородок едва достигал подоконника. Волосы у него были светло-русые, но явно крашеные. Сантиметровая чернота у корней выдавала это. По фотографии в библиотечном компьютере я узнал Мусу Азиза.
Мы остановились у камеры № 29. Невидимая рука открыла дверь. Я услышал характерный щелчок: с меня снимали наручники, но ничего не почувствовал – ладони совершенно онемели. Чтобы восстановить кровообращение, я начал растирать белые, как мыльная пена, руки. Только на запястьях пролегла глубокая красная борозда. Я всегда считал, что надевать подозреваемому чересчур тугие наручники не следует. Так толкнуть задержанного, чтобы тот мордой пропахал заднее сиденье машины, тоже не обязательно. Делается это часто и всегда сходит с рук. Любители заниматься этим вырастают из балбесов, которые в школе издевались над маленькими.
В руках у меня покалывало. К голове приливала кровь. Темнело в глазах. В помраченном сознании слышался голос, зовущий к отмщению. Я с трудом подавил это чувство. Нужно знать, когда употребить силу. Фэбээровцы этого не знали.
Меня подтолкнули к камере. Я невольно напрягся. У меня не было ни малейшего желания входить внутрь. От резкого удара под левое колено нога у меня подогнулась. Сильный толчок в спину – и я влетел в камеру, вытянув вперед руки, чтобы не стукнуться о стену.
– Будь как дома, недоумок, – раздался голос.
Дверь захлопнулась. Я подошел к ней, заглянул в оконце и понял, что заключенные, которых я видел, смотрели на самих себя. С внутренней стороны оконце было зеркалом.
Я знал: тот, кто впихнул меня в камеру, снаружи наблюдает, чем я занимаюсь. Я кивнул, давая понять, что припомню ему это. А он, вероятно, ухмыляется.
