после выхода в море никто к ним и пальцем не притронулся. Из-за них тут жуткая вонь, а мне предстоит провести на яхте еще день-другой. Так что будьте любезны.
– Вы хотите, чтобы я поднялся наверх и вымыл снасти…
Констатация факта, заявление, свидетельствующее о глубокой разочарованности, серьезном оскорблении. Я оторвался от фотографии и посмотрел на него:
– Да, и тем самым вы сделаете мне большое одолжение. А я тем временем закончу с фотографиями, и мы пойдем к Отто Вудлу.
– Как скажете.
Локридж вышел с обиженным видом и на сей раз двинулся наверх не бесшумно, как прежде, а изо всех сил грохоча сапогами. Я вынул из принтера вторую фотографию, положил ее рядом с первой. Взял торчащий из кофейной кружки черный фломастер и на нижнем белом обрезе фотографии крупно вывел: ДЖОРДАН ШЕНДИ.
Затем вернулся к компьютеру, где монитор по-прежнему высвечивал фотографию Грасиэлы с дочерью. Я щелкнул мышью, и на экране появился новый снимок. Сделан был там же, в торговом центре, только с большего расстояния, что сказалось на качестве – поверхность фотографии получилась зернистой. На сей раз за Грасиэлой, по-прежнему толкавшей коляску, виден мальчик. Сын, понял я. Приемный сын.
Итак, на фотографии запечатлены все члены семьи, кроме Терри. Выходит, это он снимал? Но если так, почему с расстояния? Я вновь щелкнул мышью, рассматривая очередные фотографии. Почти все они были сделаны в центре, и почти все – издали. И никто не глядел в камеру, да, кажется, и не догадывался о съемке. На двадцать девятом снимке место действия изменилось: теперь семья оказалась на пароме, направляющемся на остров Святой Каталины. Путь лежал домой, и фотограф оказался среди других пассажиров.
Четыре снимка. На всех Грасиэла сидит в центре дальней стены центрального помещения парома. По бокам от нее сын и дочь, фотограф же устроился на противоположной стороне, снимая через головы впередисидящих пассажиров. Даже заметь Грасиэла фотографа, она наверняка приняла бы его за случайного попутчика. Ни за что бы не догадалась, что именно она привлекла его внимание.
Последние две фотографии из тридцати шести, казалось, не имеют решительно никакого отношения к остальным – словно из другого альбома. На первой запечатлен зеленый дорожный знак. Увеличив снимок, я понял, что он был сделан через лобовое стекло машины. Виднелись его края, часть приборной доски и что- то вроде наклейки в нижнем углу стекла. Можно было разглядеть покоящуюся на руле ладонь фотографа.
Дорожный знак торчал на фоне совершенно пустынной местности. На нем было начертано:
ДОРОГА XXYXZ
1 МИЛЯ
Дорогу эту я знал. Или, точнее говоря, видел знак. Да он известен любому, кто ездил из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас и обратно с такой же регулярностью, как я за последний год. Примерно посреди Пятнадцатого шоссе как раз и находится поворот на дорогу XXYXZ, бросающийся в глаза благодаря хотя бы своему неповторимому названию. Дорога проложена в пустыне Мохаве и, кажется, ведет в никуда. Ни заправочной станции тебе, ни кафе. Конец алфавита – конец света.
Самый последний снимок был не менее удивителен. Я увеличил его, и глазам моим предстал странный пейзаж. В центре кадра – дряхлая посудина. Заклепки деревянной обшивки повылетали, а желтая краска облезла под лучами палящего солнца. Посудина покоится на каменистой почве пустыни, бог знает как далеко от ближайшего водоема. Лодка, плывущая по песчаному морю. Быть может, в этом и был какой-то смысл, но я его не уловил.
Следуя примеру Локриджа, я вывел на принтер две эти последние фотографии и принялся листать предшествующие, выбирая, что бы напечатать. Остановился на двух снимках, сделанных на пароме, и на двух из торгового центра. Под жужжание принтера я увеличил еще несколько фотографий, в надежде разглядеть что-нибудь на заднем плане. Понять бы, что же это за центр, где находится! Конечно, можно просто спросить у Грасиэлы, но не слишком мне этого хотелось.
В руках у покупателей красовались сумки с логотипами разных магазинов – «Нордстром», «Сакс», «Барнс энд Ноубл». На одной Грасиэла с детьми пересекала продуктовые ряды, среди которых виднелись лотки с хот-догами и сладостями. Все наименования я привычно занес в блокнот, – теперь я легко выясню, где именно происходило дело. Если, конечно, будет нужно и если не захочется спрашивать у Грасиэлы. Пока я колебался. Зачем лишний раздергать ее без особой необходимости? Зачем нервировать рассказами о том, что кто-то выслеживал ее семью и этот «кто-то» странным образом связан с гибелью ее мужа? Нет, это плохая идея, по крайней мере сейчас.
Еще более тревожащим образом эта связь – или намек на нее – обнаружилась, когда принтер выплюнул новую фотографию. На ней семья проходила мимо книжного магазина «Барнс энд Ноубл». Снимали с противоположной стороны улицы, почти под прямым углом к витрине магазина. В ней отразился и сам фотограф. На мониторе я его не разглядел, но на отпечатке изображение проявилось.
Правда, выглядело оно не ахти, особенно на фоне рекламного плаката – мужчины в килте. Вокруг шотландца громоздились кипы книг, а надпись извещала: СЕГОДНЯ У НАС В ГОСТЯХ ИЭН РЭНКИН[2]. Замечательно, вот реклама-то и поможет вычислить дату, когда были сделаны снимки Грасиэлы с детьми. Достаточно позвонить в магазин и выяснить, когда у них был Иэн Рэнкин. Но с другой стороны, та же самая реклама, увы, мешала мне как следует рассмотреть лицо фотографа.
Я вернулся к компьютеру, увеличил эту фотографию на мониторе, но, сколько ни вглядывался, никак не мог сообразить, что же предпринять.
Бадди поливал из шланга восемь спиннингов, прислоненных к корме. Я велел ему выключить воду и вернуться вниз. Он молча повиновался. Оказавшись в кабинете, я жестом предложил ему сесть на табурет, а сам склонился над ноутбуком и ткнул в отражение фотографа в витрине магазина.
– Нельзя ли увеличить эту часть снимка? Мне бы рассмотреть ее поподробнее.
– Можно, но вы сильно потеряете в четкости. Это цифровое изображение, ясно? У вас имеется то, что имеется.
Для меня это была чистая тарабарщина, и я просто предоставил ему свободу действий. Он принялся нажимать значки на верхней панели монитора. Изображение увеличилось, и Бадди расположил его так, что
