Босх на секунду задумался. Сейчас могло решиться все: либо разговор пойдет дальше, либо контакт прервется. Он чувствовал, что Верлорен может дать важную информацию.
– Начнем с того, что вы любили свою дочь. Так?
– Конечно.
– То, что с ней случилось, не должно было случиться. Никогда. А теперь уже ничего не исправишь. Я ничего не исправлю. Но я могу попытаться говорить от ее имени. Для этого я здесь. Я не собираюсь делать то, что делали другие полицейские семнадцать лет назад. К тому же большинство из них уже умерли. Если вы все еще любите свою дочь, если вам дорога память о ней, вы расскажете мне, что тогда случилось. Вы поможете мне говорить от ее имени. Для вас это единственный шанс загладить вину за то, что вы сделали тогда.
Он еще не закончил, когда Верлорен уже начал кивать. Босх понял, что убедил его, что отец Ребекки раскроется. Для него наступил момент искупления. И не важно, сколько лет прошло.
Одна-единственная слезинка, почти незаметная на темной коже, скатилась по щеке Роберта Верлорена. Какой-то мужчина в грязном кухонном переднике и с блокнотом в руке заглянул в комнату, Босх махнул ему рукой, и он, кивнув, исчез.
Босх ждал, и Верлорен наконец заговорил:
– Я предал ее, а потом предал и себя. Вот почему я здесь.
– Как это случилось?
Верлорен поднес руку ко рту, как будто еще пытаясь удержать в себе постыдную тайну прошлого, но почти сразу опустил ее.
– Однажды я прочитал в газете, что мою дочь убили из украденного у кого-то пистолета. Грин и Гарсия не говорили мне об этом. Я спросил детектива Грина, и он рассказал, что мужчина, у которого украли пистолет, купил его, потому что получал угрозы по телефону. Он был еврей и боялся, что за угрозами последует кое-что похуже. Я подумал…
Он замолчал, и Босху пришлось подтолкнуть его.
– Вы подумали, что, может быть, Ребекку убили из-за того, что ее отец черный, верно?
Верлорен кивнул:
– Да. Я подумал так, потому что и сам кое-что слышал. Не всем нравилось, что у Бекки смешанная кровь. Не все видели, какая она красивая. Я хотел, чтобы мы жили в Уэстсайде, но Мюриель была против. Она не хотела никуда уезжать.
– И что сказал вам Грин?
– Он сказал, что ничего такого не обнаружено, никаких следов. Сказал, что они допускали такую возможность, но расследование ничего не дало. Мне… я не мог с ним согласиться. Мне казалось, что они даже не смотрят в этом направлении… не хотят смотреть. Я продолжал звонить, спрашивать, даже требовать. А потом подошел к одному нашему клиенту, который был членом городской полицейской комиссии. Я рассказал ему о своих подозрениях и обо всем прочем, и он пообещал узнать все сам.
Верлорен кивнул, как будто еще раз укрепляя себя в вере в правильность своих действий как отца, добивающегося правосудия от имени погибшей дочери.
– И что потом? – спросил Босх.
– Потом ко мне пришли двое из полиции.
– Не Грин и Гарсия?
– Нет, не они. Другие. Они пришли в ресторан.
– Как их звали?
Верлорен покачал головой:
– Они не представились. Только показали жетоны. Думаю, это были детективы. Они сказали, что я не прав, что мне не следует указывать Грину, что и как делать. Сказали, чтобы я отступился, не мешал, не нагнетал обстановку. Да, не нагнетал обстановку. Как будто все дело было во мне, а не в моей дочери.
Он резко качнул головой – боль жалила даже после стольких лет. И тогда Босх, хорошо знавший, как работало в те годы полицейское управление Лос-Анджелеса, задал очевидный вопрос:
– Они угрожали вам?
Верлорен хмыкнул.
– Да, они мне угрожали, – спокойно, сдержанно ответил он. – Сказали, что знают о беременности моей дочери, но что клинику, куда она обращалась, так и не нашли. Сказали, что по этой причине не могут определить, кто был отцом. Или не был. Сказали, что достаточно задать кое-кому из клиентов ресторана несколько вопросов, как тут же поползут слухи. Насчет меня. Как будто это я… – Босх не стал его останавливать. Он чувствовал, как гнев комком собирается в горле. – Они сказали, что мне будет трудно заниматься бизнесом, если люди начнут думать, что я смог сделать такое со своей собственной дочерью. – Слезы катились уже по обеим щекам, но Верлорен не обращал на них никакого внимания. – И тогда я сделал так, как они хотели. Отступился. Оставил все как есть. Перестал давить на газ. Убедил себя, что делу не поможешь, что Бекки уже не вернуть… Я больше не звонил детективу Грину, а они так никого и не арестовали. Вскоре после этого я и начал пить. Чтобы забыть, что я сделал, как предал Бекки, как поставил свою гордость, свой ресторан, свою репутацию и себя самого выше дочери. А кто начал пить, тот и оглянуться не успеет, как попадет в черную яму. Я провалился в нее и до сих пор пытаюсь выбраться. – Он немного помолчал и посмотрел на Босха. – Как вам моя история, детектив?
– Мне очень жаль, мистер Верлорен. Жаль, что так случилось. И с вашей дочерью. И с вами.
– Вы это хотели услышать, детектив?
– Я хотел услышать правду. Хотите – верьте, хотите – нет, но то, что вы рассказали, поможет мне говорить от ее имени. Можете описать тех двоих, что приходили к вам?
