совсем не нравится этот тип.
– Он нечист на руку?
– Как можно называть кого-то нечистым на руку в нашей-то игре? Здесь все такие. Он любит эти дурацкие игры разума, любит указать людям, в чьих гребаных руках власть, кто здесь, мать его, босс. Если у кого-то есть уязвимое место, Джимми сразу же это учует. У него нюх, как у ищейки.
– И пойдет по следу.
– Точно, черт подери. Этот парень подмял законников. Ему больше подойдет слово «хваткий». Уж никак не «нечистый на руку». Но если ему кто не нравится, тому несдобровать.
– Значит, ты знаешь, чего от него ждать. Морти смеется.
– Разве я это говорил? Нет, ты меня плохо слушал, дружище, Никогда не знаешь, чего можно ожидать, когда имеешь дело с такой скользкой личностью, как Джимми.
– Спасибо, что предупредил.
– Да ничего с тобой не случится. Ты ведь у нас талант, причем каких мало. Джимми не садится за стол с кем попало. Что плохого может с тобой произойти? Разве что он прикажет тебя убрать.
И Морти рассмеялся над своей остротой.
– Иногда, мистер Мортимер, твои слова так воодушевляют.
– Причем сделать это очень медленно, – Морти явно нравится его шутка. – Как в песне поется: «Ни о чем не волнуйся, мама». Знаешь, ты иногда слишком серьезно относишься к словам.
– Работа у меня такая.
Мы проезжаем по улице Хакни.
– Морт, это дорога на Эппинг?
– Должно быть. Потому что другой я не знаю. Субботний день. Все магазины забиты покупателями.
– Видишь то здание? Магазин ковров? Ну, вон там. Большой такой. – Морти показывает на огромное закопченное здание через дорогу, на вид нечто среднее между тюрьмой и церковью, фасад которого полностью залеплен кричащими постерами, обещающими скидки, уникальные предложения и оптовые цены.
– Ну вижу. И что в нем особенного?
– Когда-то там располагался работный дом.
– Очень похоже.
– А потом в нем расположили что-то вроде общежития или интерната для тех, кому досталось во время войны. Первой мировой, не последней. Там поселили не искалеченных или раненых людей, а тех, у кого повредило голову. Но только не физически. Понимаешь, о чем я? Людей, кому отстрелило рассудок. Такая вот херня… Мой прадед отхватил кусок того пирога.
– Да что ты говоришь? Он воевал?
– Да уж, поучаствовал в этой долбаной войне. Он записался в армию в Вест-Индии, наврал про свой возраст. Он у меня был большой выдумщик. Хотя им было на это глубоко наплевать.
– Сколько ж ему было?
– Пятнадцать с половиной. Но на самом деле он выглядел старше.
– Ему так хотелось.
– Прадед закончил жизнь в этом самом доме. Военные прозвали его Айпрес-Уайперс. Предок нахлебался такого дерьма, когда немцы обработали их из пушек. Только то не были пушки в нашем понимании. Их перевозили на поездах. Двадцать немецких ублюдков заряжали эти гребаные хреновины снарядами весом около тонны. Вот такая, мать ее, тяжелая артиллерия. А офицеры, эти маменькины сынки, и ногой не ступали в сторону фронта, потому как боялись замарать свои вонючие мундиры.
– Вот уроды!
– В общем, здоровенная хреновина угодила прямиком в блиндаж, где находился прадед. Прямое попадание. Он и его приятели оказались погребенными заживо. Потом выяснилось, что он провел под обломками целые сутки, прежде чем его откопали. Его вытащили на поверхность в полном сознании. То есть по сравнению со своими товарищами, которых разорвало на куски, он находился в сознании. Повсюду валялись руки, ноги, какие-то неопознаваемые куски плоти, и он сам был весь в крови, мозгах и других фрагментах тел.
– А он находился посреди всего этого дерьма?
– По-моему, у него ни хрена не оставалось другого выбора.
– И сознания?
– Да. Очнулся прадед в Брайтонском павильоне только спустя две недели. Тебе приходилось видеть Брайтонский павильон?
– Что-то не припомню.
– Если бы ты его видел, то вспомнил бы. Чертовски похож на Тадж-Махал. Только располагается в Брайтоне. У него длинные веретенообразные башни и своды, по форме напоминающие орех. И снаружи, и внутри – полная катастрофа: безумные, украшенные золотом стены с войлочно-шерстяными обоями, как в индийских, воняющих карри ресторанчиках. Но прадеду казалось, что он во дворце, потому что мой предок родился и вырос в глуши на каком-то маленьком островке. Потом он подумал: «Погодите, может, я уже умер, а это и есть рай?» Его охватила паника. Потом выяснилось, что помещение приспособили под госпиталь для индийских войск. В спешке и суматохе прадеда зарегистрировали как индийского солдата и на корабле переправили в Брайтон.
