— Разве я похож на труса? — Сурен выговорил это всем спокойно. — Протоны — это кровь нашего корабля. И если для них существует опасность, опасность их перерождения… Так ли я понял, Павел Николаевич?
Зарецкий казался очень бледным. Все его легкое тело спортсмена как бы приготовилось к прыжку:
— Вы правильно поняли, Сурен Арутюнович, вы поняли даже то, о чем я еще не говорил, а только думал. Опасность эта есть. И нечего так возмущаться, Саша. Но мы должны проверить, насколько это реально. Поэтому я предлагаю этот эксперимент… Прервать экспедицию, так ничего не узнав и не доказав, а только породив подозрение, мы тоже не можем… — Он обратился к Саше: — За два часа, самое большее, мы должны собрать схему.
Красное пятно ожило. Это случилось внезапно. Как раз тогда, когда Павел Николаевич и Саша начали свой эксперимент.
Космос бушевал. Все приборы заработали интенсивнее. И пробный звук щелчков в счетчиках забарабанил, как крупный град о крышу дома Мощное электромагнитное излучение не знало преград.
Павел Николаевич и Саша быстро настраивали приборы на новый режим. Я отлично помню их двоих рядом, оба подвижные, ловкие. Вот Саша подал Павлу Николаевичу матовый вогнутый экран. Тот быстро подхватил его и начал закреплять на спаянном из тончайших золотистых трубок каркасе. А пальцы на его руках дрожат от возбуждения…
СРЕДИ БЕСКОНЕЧНОСТИ
Последнее, что отметила память, — легкое головокружение.
А потом я увидела над собой очень бледное лицо Павла, бровь рассечена, и кровь размазана по лицу; я лежала на полу, придавленная непонятной тяжестью. Саша, согнувшись, почти ползком двигался к нам.
Я обвела глазами каюту, пытаясь найти Сурена, и обнаружила страшный беспорядок, как будто внезапный вихрь разметал рулоны графиков и журналы, прижал к столу и расплющил золотистый корпус новой установки.
— Осторожно, — предупредил Павел, — ускорение очень большое.
Иллюминаторы прикрыты, оставлены только щели. Но в них не попадает свет Юпитера. Там чернота… Саша помог мне приблизиться к иллюминаторам. Я должна видеть, что там…
Впереди сгустились скопления очень ярких фиолетовых точек. Юпитера нет… Нет его гигантского колышущегося тела… Я скосила глаза в сторону — там редкие сине-зеленые вспышки в черном небе. Я оглянулась. И только сейчас заметила — тыловой иллюминатор открыт. Но там сплошная чернь… И вдруг в ней загорелось одинокое густо-красное мерцание, потом второе, третье… Я изумленно повернулась к своим спутникам:
— А где же… где он, Юпитер?..
Они молчали.
— А Солнце? Солнце где? Что все это значит?
Я оцепенела от ужаса. Я больше не спрашивала.
— Это значит, что мы летим прочь от Юпитера и от Солнца со скоростью, очень близкой к скорости света. — Павел говорил тихо.
— Сколько времени мы уже так летим?
— Минут двадцать, наших. А сколько прошло на Земле — не знаю. Никто не знает.
Вошел Сурен. Мягкая черная прядь прилипла к его вспотевшему лбу. Он сделал несколько шагов нам навстречу. Движенья у него замедленные и до предела усталые.
Павел и Саша повернулись в его сторону. Они молчали, они ждали. И Сурен непривычно вяло заговорил:
— Я испробовал все. Ускорение выше всяких норм. Хорошо, что оно хоть остается постоянным. Стабилизаторы все равно сработают. И мы перестанем ощущать эту страшную тяжесть. Но космоплан…
Жутко об этом думать. Но если действовать, все выглядит иначе.
Гибель еще далека, пока она не подступила к нам вплотную. Мы ясно ощущаем будущее. А то, что оно совершенно неведомо нам… Так разве все мы, еще на Земле, не стремились помыслами в неизвестное?
Катастрофа сблизила нас, как сближает смертельная опасность.
Раньше, когда мы рассчитывали на семь месяцев экспедиции, нас связывало общее дело. На Земле находились дорогие нам люди, мы знали, что вернемся к ним, а это незабываемое время потускнеет.
Но сейчас…
До самого последнего дыхания нас будет только четверо. Я Павла называю по имени и на ты, как будто он и Саша вдруг оказались моими детьми, такими же родными, как и Володя. И Сурен мне очень дорог.
У Юпитера мы были другими, чем на Земле… А здесь, среди абсолютной обреченности, мы стали иными, чем у Юпитера.
Только Павел такой же, как и раньше. То же увлечение, та же страстность. Признаюсь, я была даже неприятно поражена: что это за человек?! Неужели сам процесс познания для него самоцель?! Проникновение в тайны мира только ради самого проникновения! Но скоро я поняла: он фантастически верит в могущество человека и абсолютно убежден если не в нашем возвращении на Землю, то в возможности связи с ней. Я подозреваю даже: тот опыт у Юпитера оставил после себя след. Но об этом Павел молчит. Значит, он еще не совсем уверен или не вполне разобрался. Но на результаты опыта возлагает большие надежды.
Мне кажется, что и меня новое положение сравнительно мало изменило. После смерти Володи собственная жизнь перестала иметь для меня большую цену. И теперь ничего не изменилось. Я сейчас очень нужна моим товарищам. А если будет связь с Землей, я многое смогу сделать и для людей.
А Саша и Сурен изменились. Это особенно заметно было в первые дни. Потом все вошло в свою колею. А сначала…
Я еще на Земле ознакомилась с биографиями тех, кто должен стать моими пациентами. Их состояние, их психика — это одна из задач экспедиции. И мне поручено решить ее.
Сурен Арутюнович — баловень судьбы. Единственный сын крупного партийного работника, он с детства жил среди внимания и достатка. Мальчика любили, немного баловали, но, главное, по-настоящему воспитывали. В его жизни не было срывов. Он прекрасно учился. Потом стал выдающимся инженером, женился, прекрасный семьянин. Он немного снисходителен к людям, потому что привык быть всегда на виду, как привык к хорошей одежде. Но прежде всего он инженер, упорный, всегда в поисках.
Сейчас он дотошно следит за собой, за своим костюмом, ногтями, волосами… Я понимаю: он старается отвлечься.
А Саша не знал ни отца ни матери, вырос в детдоме, проказливый и немного насмешливый мальчишка. И когда я вижу его застывшего в одной позе, такого безразличного к своей собственной особе, мне хочется обнять его за плечи и сказать:
— Ничего, мой родной! Будущее пока еще за нами!
Он только на год старше моего Володи.
В их лицах, Сурена и Саши, есть что-то… Что? Растерянность? То и не то… Апатия? Безнадеждность?
