И он шел рядом с ней вдоль Волги, болтая о вечере. Она все больше удивлялась и пугалась, почему он увязался за ней. Вот и крупновский дом, ярко светятся окна в столовой. Вера свернула к калитке, быстро пошла к крыльцу, чувствуя спиной, что парень стоит и смотрит на нее. Суматошно постучалась в двери. Сени открыл Денис, пахло от него теплом и вином.
– А где наша прыгалка? – спросил он, пропуская Веру в сени. – А это кто там стоит?
– Денис Степанович, это я, ваш подручный. Шел домой, услышал ваш голос, думаю, дай поздравлю.
– Эх, парень, да ты, видно, крепко отпраздновал, с дороги сбился, дом-то твой совсем на другом конце.
Вере приятно было, что Денис упрекнул ее: «Бегаете по одной!» – и что потом, обняв тяжелыми руками, ввел в дом и снял с нее пальто.
– …Разве я могу связывать свою жизнь с кем бы то ни было, если сам не знаю, каким выйду из душевной перетряски? – услыхала Вера голос Михаила.
– Ну, вот видишь, Любовь Андриановна! – загудел набатный голос Макара Ясакова. – Кто в таком деле корни-то? Девка и парень. А мы листья. Соединятся корни – листва охотно пошумит на свадьбе.
Вера зашла в столовую. Юрий и Агафон Холодов о чем-то спорили. Марфа, еще больше раздобревшая после родов, накладывала в тарелки пельмени, поглядывая на Михаила сияющими глазами; он хмурился.
XV
Изучая с начальником штаба документы маневров, Валентин Холодов наткнулся на фамилию сержанта Крупнова. В рапорте говорилось, что, действуя в составе разведотряда, отделение сержанта форсировало ночью речку и пленило штаб батальона.
«А ведь он, наверное, брат Леночки?» – подумал Холодов. С тех пор как расстался с Леной, он написал ей пять писем и два письма получил от нее. Он ясно сознавал, что переписка с семнадцатилетней девушкой налагает на него определенные моральные обязательства, и это радовало его. Без прежнего интереса писал он своему старику, тая от него новое, все усиливающееся увлечение. Происходившее в его душе было столь дорого, что о нем он не мог говорить даже с отцом, от которого обычно ничего не скрывал.
Он переписывался и с Верой Заплесковой, деловито и спокойно.
Захотелось повидать сержанта Крупнова. Он обратил внимание генерал-майора Сегеды на рапорт Богданова.
– Надо бы поговорить с этим сержантом, Остап Никитич.
Сегеда прикрыл желтыми веками крупные, как сливы, глаза.
– Погода установится, поезжай до Богданова.
Валентин отдернул штору: густо оседал мокрый снег, перед зданием штаба буксовала грузовая машина, по тротуару брели рабочие лесозавода, неся на сутулых плечах и шапках толстый слой снега.
– А если я сейчас же поеду? Правда, командующий вернется, будет ворчать.
Сегеда считал, что Чоборцов излишне опекает своего майора, держит сокола в клетке.
– Возьми вездеход и поезжай. Отвезешь приказ о новой дислокации дивизии. Горячий привет Богданычу!
Холодов, не дожидаясь обеда, в сопровождении двух автоматчиков выехал в крытом вездеходе на запад, в расположение Волжской дивизии Ростислава Богданова.
Отделение сержанта Александра Крупнова стояло в небольшом лесном хуторе. Красноармейцы вместе с поселянами молотили просо в риге, веяли, убирали содому и мякину. Двое достраивали сцену в доме уехавшего в фатерланд богатого немца-колониста. Дневальный, не принимавший участия в работах, завидовал своим товарищам.
– А что, Ясаков, много ли пудов намолотил? – спрашивал он, глядя на запыленное лицо Вениамина.
– Молотить не умею, мешки таскал.
– Эх, самому бы понянчить пятерички! – Дневальный расправил плечи. – А что, Ясаков, сержант работал?
– За машиниста. Он же заводской, у него все в руках играет.
– Ну? Вот это да! – с радостным удивлением воскликнул дневальный, хотя о работе своего сержанта он спрашивал уже пятого бойца и всякий раз выслушивал ответы с удовольствием. Когда Александр Крупнов со свертком белья под мышкой, в шинели внакидку проходил мимо него, красноармеец сказал:
– Хорошо, товарищ сержант, помыться после молотьбы… А еще бы лучше побаловаться веником в своей баньке.
– Еще годик, и домой поедете, – сказал Александр, вспомнив, что боец этот последнего года службы.
– Если там ничего не случится, – позволил себе уточнить красноармеец и махнул рукой на запад.
Похрустывая сапогами по снегу, Александр переулком направился к бане, приветливо голубевшей дымком на берегу все еще незамерзшей быстрой речки. Варсонофий Соколов и Абзал Галимов уже вымылись, и оба, красные, потные, сидели в крытом предбаннике, не спеша разговаривая.
– Песню выдумываем, Александр Денисович, – сказал Соколов, решив, что в бане, без формы, можно говорить попросту.
– Получается?
– Одно складное слово никак не находится: командарм, а дальше как? Амбаром? Вроде нехорошо.
