– Шли бы в казарму, застудитесь, поэты, сейчас вам не лето, – пошутил Александр, снимая сапоги.
– Абзал, запомни эту ладность: командарм – казарм. Правда, тяжело, вроде камней, но складно.
Александр разделся, вошел в баню и, принимая таз из рук Ясакова, сказал:
– Приказал нам командарм нанести большой удар.
Вдруг он выскочил, прикрывая веником живот, крикнул вдогонку удаляющимся бойцам:
– А это не годится: командарм нанес удар?
– Го-го-годится, в самый раз!
Ясаков плеснул два ковша на каменку, залез на полок. Александр парил его, пока тот не сполз на пол, охая и крутя стриженой головой. Потом Александр разлегся, а Ясаков стал парить его.
– С ленцой работаешь, солдат, – ронял Александр, подставляя спину под удары веника. – Прибавь!
– А наряд вне очереди не залепишь? Честное слово, побаиваюсь тебя. Однако приказываешь – поднажму!
А когда оба пали ничком на пол, окатываясь водой, Александр сказал:
– Молодец! Ко Дню Красной Армии представлю тебя к званию «сержант».
– Не выйдет! Хоть сразу маршала давай – откажусь.
Ясаков принес полный таз пушистого снега и, натирая грудь, заворчал:
– Ты не ломай мою линию жизни, Саня.
Александр воззрился на него левым глазом, правый заплыл мыльной пеной.
– После десанта за речку я доложил Богданову: боец Вениамин Макарыч Ясаков проявил доблесть, находчивость и командирские качества. Шутка ли, капитана взял в плен! А будь ты сержантом – сами генералы тебе сдадутся.
Вениамин испугался этой похвалы. Он и прежде тосковал по своей семье, особенно по жене, а когда получил письмо, составленное всей родней: отцом, матерью, сестрой и тетками, извещавшими, что у него родился Иван Вениаминович, – он начал вести счет дням своей службы.
– Пойдешь на полковые курсы младших командиров. И будем мы с тобой служить Родине до седых волос.
– Тебе что не служить! Жены нет, детей тоже.
– И ты послужишь за милую душу. Я, что ли, один обязан охранять мирный сон твоих младенцев?
– Понимаешь, Саша, я люблю кирпич, камень, люблю строить дома, – тихо, с едва заметной дрожью в голосе сказал Ясаков.
Александру и самому вдруг сильно захотелось домой – сейчас же, прямо из бани. Но он нахмурился и строго обрезал:
– Строить любишь? А я, по-твоему, люблю разрушать?
Александр оделся, туго затянувшись поясом.
– Это хорошо, что ты заговорил со мной, – сказал он, свертывая выстиранное мокрое белье, – боец должен открывать свою душу командиру.
– Не ругайся: я написал домой, что ты кумом моим будешь.
– Рожай со своей Марфой побольше детей, а кумом всегда буду. Летом зальемся вместе в отпуск на Волгу. Опять оставишь жене память о себе.
Александр прошел в деревянный с крылечком, утепленный амбар. В одной половине хранилось оружие, боекомплекты, имущество отделения, в другой, за дощатой перегородкой, жил Александр с бойцами. Дневальный топил походную железную печь с трубой, выведенной в окно.
– Товарищ командир, вам посылка, – сказал он, подавая Александру ящик, обшитый мешковиной. Вдвоем вскрыли посылку, и комнатка наполнилась запахом яблок.
– Кушай, Федяев, кушай. Это наши, с Волги!
Александр нашел в ящике перчатки из козьего пуха с красной каймой у запястья, прочитал письма матери, сестры. Запах яблок перенес его мысли домой, в сад, и он видел лица родных, улыбку Веры. Хотя бы один вечер постоять с ней у калитки! Надел шубу белого дубления, шапку-ушанку, сунул в карман фонарик.
В густых сумерках свежестью, далеким небесным холодком пахнул порошивший снег. Темнели за хутором леса. В хатах зажигался свет. Через улицу цепочками тянулись к клубу девки и парни. Открывались двери клуба, и тогда выплескивалось наружу веселое бормотание баяна.
Александр прошел по улице неторопливым шагом. У околицы встретились лесник и охотник. Они сами подошли к нему, ответили поклоном на его приветствие. Он подробно расспрашивал их, много ли подстрелили они белок, кого встречали в лесу. Пожилые мужики отвечали с такой же готовностью, как и его красноармейцы. Сознание своего старшинства было приятно-обременительным.
Александр завернул за глухую стену клуба, прислонился спиной к штабелям дров, всматриваясь в промереженный заячьими следами снег. Высокой стеной обступали хутор леса. Сунув руки в карманы, он глубоко вдыхал холодный воздух; поскрипывал новый ремень под шубой. Двое подошли к дровам с другой стороны и тоже прислонились к ним, сдвинув несколько поленьев.
– Катерина!
– Чего, Варсонофий?
