– Эх, рвать надо зуб-то. Всю ночь выл, как волк в капкане. Ну, почему буравишь меня глазами, братка? Без тебя тошно.
– Финтишь, Гужеедов? – тихо сказал Денис. Сгущая краски, выворачивая статью Михаила наизнанку, он обвинял Савву в приписке, как в тяжком грехе. Больно ныло сердце Михаила от этого жестокого натиска отца на дядю. Стыд за свою глупость, смятение при виде страшной расправы сломили его окончательно.
– Солнцева прикрываешь своей грудью? Тому подай театр к городской конференции! Ты теперь слова не пикнешь против него… Перед кем в струнку становишься?
– Поблажек от меня никто не дождется. Фу, черт, этот зуб! – Савва застонал. – Она, боль, такая: без языка, а кричит.
Стон этот разжалобил Дениса. Если бы можно было поправить дело попросту и сразу – нарвать уши Савве, он, кажется, не колеблясь, сделал бы это. Но он твердо знал, что не имеет права ни жалеть, ни закрывать глаза на постыдный факт. Именно потому, что жалко было Савву, сказал строго:
– Сам сообщишь правду, куда надо, или…
Это было острее зубной боли. Савва тяжело встал, опираясь могучими руками о стол.
– Я за все отвечаю. Болтовней не позволю позорить завод. Он дает броню и этим все перекрывает. – Савва покачал головой. – А ты, Михаил, оказывается, как тот дурачок в сказке: увидел – несут покойника, брякнул: дай бог вам таскать не перетаскать.
Денис остановился у дверей.
– Броня для защиты человека, а не пакости, – сказал он.
Уходя из кабинета, Михаил увидел: дядя сорвал со щеки повязку, бросил на пол и стал яростно топтать сапогами.
– Отец, страшно подумать, что ты и меня можешь вот так же изувечить, – сказал Михаил.
– Поживем – увидим. Пока не за что, за словесный блуд не казнят, – миролюбиво ответил Денис. Молчал долго, потом устало сказал: – Кончай с душевной дряблостью, иначе наплачешься.
Савва топтал повязку до тех пор, пока не захватило дух, потом ударом ноги швырнул ее под диван. Воль не унималась, но теперь она не подавляла трезвой мысли, острой, как граненый штык: с его молчаливого согласия прихвастнули в отчете. Он глупо свеликодушничал. Иванов подсобил быть великодушным. Но Савва настолько ценил свою самобытность, что скорее бы согласился на любое наказание, чем признался бы себе и тем более кому бы то ни было в том, что его, волевого человека, сбили с толку.
«А может, пронесет мимо?» – подумал он, но, вспомнив характер Дениса, решил, что брат не выпустит его из рук живьем. В стоматологический кабинет заводской клиники ворвался бурей:
– Рвать!
Угрюмый врач надел на свой глаз круглый вогнутый отражатель, склонился над распростертым в кресле Саввой, ослепив его отблеском циклопического зеркального ока. Захватил зуб холодным металлом. Боль расходящимися стрелами пронзила все тело, показалось Савве, что выдергивают из челюсти что-то огромное, больше головы.
– Ищите лучше, может, еще какая пережившая себя дрянь осталась, – сплевывая кровь, сказал Савва.
– Все. Отдыхайте.
– Ха! Отдыхать? Операция главная впереди! Гужеедова выдергивать будем!
Из окна врач проследил за Саввой: под проливным дождем остановил у подъезда Иванова и стал что-то говорить, энергично меся воздух кулаком.
Зная, что Иванов идет к нему, врач стал готовить инструменты. Повадки этого важного, аккуратного пациента, посещавшего почти все кабинеты клиники, были известны ему: сейчас пройдет мимо гардероба, снимет плащ здесь же в кабинете, наденет халат и, улыбаясь черными глазами, скажет, поправив усы:
– Ну-с, товарищ эскулап, удалите камешки с моих кусачек, – и коротким пальцем покажет на свой красивый рот.
Но Иванов влетел в кабинет, решительно нахмурив брови, схватил трубку телефона. Выразительный взмах руки его врач понял сразу и удалился за ширму.
– Здравствуйте, Тихон Тарасович. Как здоровьице после рыбалки? Да это я, ваш подшефный. Директор помчался в горком, свирепый, как черт. Да все насчет строительства… Конечно, демагогия. Почему я? Недорубил я, говоря в порядке самокритики, каюсь. Из клиники звоню… зубы…
Положив трубку телефона, Иванов улыбнулся с сознанием исполненного долга, подошел к врачу, постукивая каблуками.
– Итак, товарищ зубодер, займемся моими камешками. Удивительно, человек – всесильное существо, а какая только пакость не налипает к его органам. А?
Но тут затрещал телефон. Солнцев велел Иванову немедленно явиться в горком.
– Я вам обоим с Саввой вылечу зубы, – сказал он. – Я вам покажу, как впутывать меня… На словах Волгу переплыли – на деле в луже утонули.
…Меньше всего ожидая снисхождения от Юрия, Савва решительно распахнул дверь промышленного отдела горкома.
– Видал такого косорылого? – Савва выпятил подбородок, уперся взглядом в горбоносое лицо племянника. – Ты, Егор, накаркал: подковали меня ловкачи…
Если бы Юрий нашумел на него, пригрозил бы привлечением к партийной ответственности – все это Савва перенес бы легче, чем то, что услыхал он:
– Мельчаете, Савва Степанович, теряете характер, даете уговорить себя бесхребетным делягам. А
