кто-то не хочет затыкать уши — надо его мотивировать.
В лифте снова тренькает. Кабина останавливается и двери раскрываются. Фойе первого этажа. Практически холл. Мы с путешественником Волобуевым выходим. Оленевод и юноша с Акуниным едут в подвалы.
В вестюбиле суета. Снуют трудолюбивые Бахтияры. Гремят клетками с голубями деловитые почтальоны. Бегут ассистентши с непрерывно тявкающими маленькими собачками. Пахнет свободой и частной предпринимательской деятельностью. Средним классом потягивает.
Я улыбаюсь, подхожу к стене и встаю в небольшую очередь перед сигнальным пультом.
Как вдруг небольшое движение. Я вижу, что по вестибюлю разбегаются люди. Кто-то свистит в бахтиярский свисток. Раздается испуганный крик: «Много чести!»
У дверей вестибюля образуется большая людская прореха. В центре ее — небольшой человек. Он нечесан и грязен, в бороде его колтуны, а сквозь лохмотья и рубище то тут то там проглядывает покрытое коростой и струпьями темное тело. На груди человека нет хьюман райтс вотч.
— Кто же пустил его?! — раздается вокруг, — Да вы посмотрите! Много чести! А как его остановишь? Ведь и не притронешься! Много чести!
Человек оглядывается вокруг и вдруг негромко, но издевательски произносит:
— Однако, здравствуйте!
В вестибюле немедленно наступает гробовая тишина. Никто не смеет произнести ни слова — любой звук может быть расценен как ответ оборванцу. А отвечать оборванцу нельзя. Он — нерукоподаваемый. Если и можно сказать слово — то лишь специальное словосочетание «много чести». Таким образом ты покажешь нерукоподаваемому, что тебе известно о его социальном статусе, а заодно оповестишь окружающих о том, что с этим бывшим человеком не стоит иметь никаких отношений.
— Где Матвей? — неожиданно громко спрашивает нерукоподаваемый, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, — Где Матвей?! Где Матвей, суки?!?
— Много чести, — шепчут те, на кого обращается взгляд нерукоподаваемого.
— Бляди! — кричит человек, подскакивая то к одному, то к другому краю выстроившегося вокруг людского круга, — Бляди!! Суки!!!
— Много чести, — отшатываются люди от человека, — Много чести…
— Сволочи!! — кричит человек все громче и бегает по краям человеческого круга как цирковая кобыла, — Мрази!!! Чемодан-вокзал-Лондон!!! Чемодан-вокзал-Израиль!!!
— Много чести, — шелестит по огромному вестибюлю, — Много чести…
— Гады!! — кричит нерукоподаваемый, — Чемодан-вокзал-Тбилиси!!! Отчитывайтесь в свой вашингтонский обком!!!
— Много чести, — перекатывается по вестибюлю волна осторожного шепота, — Много чести…
Неожиданно нерукоподаваемый успокаивается.
— Однако, до свидания, — говорит он обиженно, сутулит оборванными плечами и телепается к выходу.
Вздох огромного облегчения проносится по вестибюлю.
— Надо же…, - говорит стоящий передо мной чиновник в тельняшке, — Леонтьев. Давно я его не видел. С апреля. Его ж сам Пархом нерукоподаваемым сделал.
— Ужас какой…, - провожает нерукоподаваемого взглядом стоящая рядом с чиновником девочка в синем, трогая свой юношеский хьюман райтс вотч, — Нам в школе про него такое рассказывали… говорят, что как будто бы он считал Соединенные Штаты Америки врагами Д.России!
— Ничего себе… — бормочет чиновник, набирая звонок на пульте, — Ты только не вздумай повторять эти глупости на людях.
Пара уходит. Подходит и моя очередь. Я звоню один раз левым звоночком, четыре раза средним, и восемь раза правым. Потом еще один раза левым, три раза средним и ни одного раза правым. Сто сорок восемь тринадцать — это порядковый номер моего мерино-места в подземной конюшне. По отсутствию звонка правым звоночком дежурный Бахтияр понимает, что код закончен и подает сигнал на выдачу мерина. Через несколько минут я уже в седле, к которому приторочен мешок с сахаром, и тихонечко трогаю. Прикрываю глаза. Перед глазами снова встает эпическая картина русской демократической революции.
Да, тогда уже многие смеялись над Березовским. Его считали беспомощным, забытым романтиком. Списали со счетов активных врагов стабилинизма и все больше боролись с правозащитником Невзлиным. Что ж, если бы авторитарный режим не был так глуп — его было бы не победить. Но стабилинисты и их приспешники недооценили гений Бориса Березовского и его политическую прозорливость.
Через подставных лиц стратег построил в Москве многоэтажный, многоподъездный и многофункциональный элитный жилой комплекс «Другой путь». И стал продавать в нем метры за телевизоры. Один квадратный метр — за один телевизор, вне зависимости от его размеров и стоимости. В то время, время нефтяного дурмана и экономического забытья этой страны, время безудержных, галопирующих цен на мрачную каменную недвижимость, телевизор стоил приблизительно в двадцать раз меньше, чем один квадратный метр жилой площади. На этой тоталитарной разнице и сыграл великий бизнесмен и стратег.
Для покупки однокомнатной квартиры-студии в жилом комплексе «Другой путь» нужно было сто пятьдесят телевизоров. И люди бросились в магазины скупать эти телевизоры, а поскольку старорусский человек в массе своей был жаден и глуп, то в магазинах покупалось лишь сто сорок девять или сто сорок восемь телевизоров, а один или два недостающих телевизора отдавались из дома, благо на возраст и работоспособность принимаемых в оплату приборов никаких ограничений не налагалось.
После продажи первого корпуса здания в Москве возник розничный дефицит телевизоров. Люди принялись скупать телевизоры друг у друга. Цены на бытовую электронику стремительно выросли, но невидимая рука рынка расставила все по своим местам — за организацию программы потребительского кредитования населения в области торговли телеприемниками Леонид Борисович Невзлин впоследствии получил почетное звание боевого либерал-лейтенанта.
После продажи первых пятисот тысяч квадратных метров жилой площади власти заволновались. Делами таинственного застройщика заинтересовалась генеральная прокуратура и антимонопольный комитет. И здесь случилось то, чего никак не могли предвидеть стабилинисты, но что гениально предвидел стратег — москвичи стали отказываться покупать квартиры за деньги. Ведь даже после начала дефицита и подорожания телевизор все равно стоил в десять-пятнадцать раз меньше, чем квадратный метр в деньгах. А если кто-то купил метры за телевизоры — ищи дурака покупать их за деньги. И спустя каких-то несколько месяцев рынок мрачной каменной недвижимости в Москве рухнул из-за отсутствия спроса. Риэлтеры плюнули, застройщики плюнули — и началась торговля за телевизоры. Вскоре подтянулись Санкт- Петербург, Нижний Новгород, Екатеринбург и Ростов-на-Дону.
Стабилинисты и ОМОНовцы, в совершенстве освоившие к тому времени оперативное управление уличными протестами, оказались совершенно не готовы к такому повороту событий. В мегаполисах стремительно распродавалось дорогое жилье, население не раздумывая расставалось с телевизорами, зрителей становилось все меньше, рейтинги телеканалов падали, рекламодатели уходили с телевидения в рекламу на обоях и фасадах домов. Спустя всего год с небольшим после начала операции «Другой путь» телевещание в стабилинистской России было полностью парализовано.
Дольше всех сопротивлялись футбольные болельщики. Но когда неизвестные умельцы (sic! высококвалифицированные американские специалисты) наладили трансляцию футбольных матчей на городской смог — расстались с телевизорами и болельщики. Власть пыталась было использовать те же методы и транслировать свою гнусную пропаганду на облачность — но никто не хотел выходить на улицы ради одной только пропаганды.
Я хорошо все это знаю, ведь я же отличник. Я медленно еду на мерине по Демократическому проезду. Когда-то тут находился так называемый «Исторический музей», прославлявший отвратительное, тоталитарное прошлое этой страны. С введением утренних митингов и учреждением Музея оккупации Д.России этот «музей» разобрали, чтобы расчистить дорогу для гражданского общества. Справа от меня — бескрайние просторы Чайна-тауна, где трейлеры похожи на пагоды. Слева — могила известного Натовца.
