— Мой демоаналитик говорит, — вздыхаю я Любомирову, — Что в детстве мне не хватало личной свободы.
— Мой, кстати, говорит то же самое, — улыбается мне Любомиров, — И это понятно. Наши родители родились в несвободной стране.
— В частично несвободной, — поправляю я Любомирова, — Впрочем, это от года зависит…
— Да пусть даже в частично несвободной! — восклицает Платоша, — Но они родились не в свободной стране! И естественно, они передали часть этой несвободы нам, своим детям. И должно пройти еще два, три поколения, прежде чем в этой стране родятся по-настоящему другие россияне. Свободные от самого рождения и до самой смерти! А не такие, как мы — свободные, но сомневающиеся. Ты сомневаешься? Только честно скажи — ты сомневаешься?
— В чем? — недоумеваю я.
— В том, что абсолютная свобода и демократия — это прекрасно, — отвечает Платон, — Ты сомневаешься? Бывают у тебя такие мгновения, когда ты вдруг думаешь — ну что за бардак? Почему эти трейлеры? Почему дровами топим, почему батарейки? Бывает?
— Ну… — заминаюсь я.
— Бывает, — уверенно говорит Любомиров, — Потому что мы слабые. Мы никак не можем отдаться свободе полностью, без остатка. Отдаться ей в той же степени, в какой отдавались диктатуре пролетариата большевистские революционеры. Но демократия не ошибается! Ошибаться можем мы, люди, но не процедура! А если люди ошибаются в своем выборе — это всегда можно исправить с помощью следующего тура голосования. Свободно, легитимно и демократически. И нам нужна смена поколений для того, чтобы понять это, прочувствовать это всем телом. Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне ни тебе.
— Сам придумал? — восхищаюсь я финалом выступления Любомирова.
— Мама так говорила, — отвечает Платоша, — Она за Михаилой присмотрит.
— Да чего за ней присматривать, — бормочу я, — Она свободная девушка, сама справится.
— А может, вы в ней вместе, а? — спрашивает Платон.
— Что — вместе? — не понимаю я.
— Ну, в правозащитники, — машет головой Платоша.
— Да не хочет она, — отвечаю я другу, — У нее на уме одна любовь. Она даже хьюман райтс вотч на ночь снимает. Несознательная.
— Любовь — это прекрасно, — замечает Платоша, — Особенно, если это — любовь к свободе и демократии. Хотя хьюман райтс вотч это она, разумеется, зря…
«Шевроле» летит по бескрайнему алюминию. Наперерез нам летит стремительный голубь скоростной чешской породы. Платон притормаживает, останавливает машину и опускает стекло. Птица закладывает крутой вираж, залетает в салон и садится между сиденьями. Платон снимает у нее с ноги послание, разворачивает его и читает внимательно.
— Ну надо же, — говорит вдруг Платоша, — Какой-то террорист с поясом приехал на Бахтияре прямо к центральному входу и требует, чтобы его пропустили непосредственно к грузовику с гексогеном. При этом в списке приглашенных террористами старейшин его имени нет. Никакой конфиденциальности…
— Это я его пригласил, — отвечаю Платоше, — Извини. Он просто ехал со мной в лифте, без детонаторов… как-то мне его жалко стало. Ну, я и позвал.
— Без детонаторов? — удивляется Любомиров, — Все же наша программа помощи малым народам ну никуда не годится. Нищета и разруха, если им даже взорвать себя не на что. Надо как-то резче, весомее ставить вопрос.
— Перед кем? — спрашиваю я у Платона.
Платон указует глазами наверх.
— Перед и.о. Президента? — спрашиваю я у Платона, — Но он же старается. Я сам видел эту самую программу помощи у министра Украины и Грузии. Террористы и другие малые народы Д.России полностью обеспечены дровами и батарейками. А детонаторов попросту не хватает. Перед кем нам вопрос-то поставить?
Платон указует глазами повыше, чем раньше.
Молчим. Понимаем.
Платон достает из кармана записку со словом «Пропустить», присоединяет ее к ноге почтового голубя и выпускает птицу на воздух. Голубь немедленно исчезает. Платон трогает, и «Шевроле», набирая скорость, летит куда надо.
Вскоре мы видим и сектор — высокую стену из армированного алюминием шлакобетона, окутанную колючей проволокой с примесью металла полония. На колючую проволоку то тут, то там повязаны белые ленточки — знак солидарности других россиян с угнетавшимися олигархическим стабилинизмом малыми народами Севера и Северного Кавказа. По ходу движения нашего «Шевроле» — ворота. У ворот — двое красивых смуглых мужчин в форме морских пехотинцев профессиональной армии США. У меня внутри поднимается широкая волна благодарности. Эти простые загорелые ребята за многие тысячи километров от своего родного дома стерегут наш покой. Стерегут молодую еще, нежную д. российскую демократию. Оберегают мой сон, сон Михаилы, сон Платона Любомирова, сон Бахтияров. Сон министра свободы слова, сон министра Украины и Грузии, сон самого батоно Пархома, сон Рецептера и других правозащитников. Сон Полины, ее гадкой собачки и сон Волобуева, сон Расторгуева и и.о. Президента. Они охраняют даже сон женщины в рыбном, которой не нужна демократия. Ей не нужна — а они охраняют. И в этом высшая справедливость нашего современного общества. Такие же ребята стерегут свободу и демократию в Косово, в Ираке и в Афганистане, в Ичкерии и в Гуантанамо. И в каждом из мест, где покой и порядок обеспечиваются такими ребятами, местные жители и их гости чувствуют себя крайне комфортно. Им помогает самая передовая нация в мире. Нация свободы и справедливости. Нация торжества демократии.
Платон останавливает машину и мы выходим на алюминий.
— Хау ду ю ду?[63] — спрашиваю я у морпехов.
— Йес ай ду,[64] — отвечают мне пехотинцы, — Вотч виз ё ай?[65]
Солнце закатывается за край летного поля. Скоро уже будут сумерки. Вдали слышен нарастающий мерный топот. Мы с Любомировым оборачиваемся. От разогретой алюминиевой поверхности поднимается теплый воздух. В его нервной, дрожащей прозрачности движется что-то нелепое. Мы присматриваемся, переглядываемся и пожимаем плечами. Спустя минуты проясняется истина — на смешном ишаке к нам приближается давешний террорист без детонаторов. Ишак скачет галопом и, кажется, загнан. Полы макинтоша террориста развеваются сзади, и в какой-то момент мне даже становится страшно за его пластид — растеряет ведь, будет трагедия.
Но террорист, не растеряв ни грамма своей национальной культуры, приближается к нам и спешивается.
— Ассаламу алейкум![66] — приветствует его Любомиров.
— А где детонаторы? — спрашивает террорист, не отвечая, как принято, — Мне обещали здесь детонаторы. Вот он обещал. Только тогда у него не было синяка.
И неблагодарный невежа тычет в меня свои заскорузлым пальцем.
— Ну, этот раз обещал — то сделает, — улыбается Любомиров, — А вы вообще по какому протоколу хотите? Смертник или же дистанционный подрыв?
— Дистанционный подрыв — это пошлятина, — отвечает Платону террорист, — Суррогат. Балалайки с матрешками. Я, разумеется, смертник. И мне очень нужны детонаторы.
— Уважаю, — кивает Платон, — Дайте ему детонаторов.
Из приоткрытых ворот появляется юноша с коробкой из-под шампуня «Хэд энд Шолдерс». В коробке лежат детонаторы. Юноша побегает к террористу и протягивает коробку ему. Террорист торопливо начинает хватать детонаторы и втыкать их в пачки пластида, притороченные под макинтошем.
— Теперь заживем… — бормочет про себя террорист, — Теперь мы им всем покажем… такой фейерверк! Вулкан! Везувий! Светопреставление! Огненный шторм!
