сферами, золотыми и серебряными хвостами, мерцающими, трещащими сферами.
— Красиво, — шепчу я восторженно.
— Даже не верится, — улыбаясь говорит Любомиров, — Что когда-то теракты приносили людям лишь боль и страдания. Все же насколько демократия все изменила в нашем обществе.
— Но ведь он-то погиб, — говорю я с некоторым сомнением, глядя на темный круг на том месте, где был террорист.
— Он самоопределился, — возражает мне Любомиров, — Это его свободный выбор. Ну что же, теперь грузовик. Где грузовик?
Платон открывает дверь и выходит из бункера. Следом за ним выходит надежный морпех.
Я смотрю на то место, где только что взорвался живой человек и понимаю, насколько прекрасна истинная свобода. Пусть даже это свобода выбора способа ухода из жизни. Без религиозных и морально- этических предрассудков. Чистая, незамутненная свобода, которая позволяет каждому представителю террористического народа выбрать себе по вкусу — «Килиманджаро», «Подмосковные вечера» или «Вместе и навсегда». Цветные букеты с трещащими звездами, золотые змейки, красочно раскрывающиеся цветными сферами или же яркие цветные заряды с оглушительным треском. Свобода выбора без всякого давления и влияния. Нет, академики не зря боролись за нашу свободу.
Я вдруг вспоминаю про женщину в рыбном. У нее тоже свобода выбора. Она тоже самоопределилась в стабилинизме. И я согласился помочь ей. Одни взрываются. Другие обрекают себя на добровольное изгнание из мира свободных людей. Третьи уходят от своих девушек в тюремные камеры для того, чтобы защищать там таких, как вторые. И что интересно — все счастливы. Наверное, даже и девушки. Эклесия ара.[68] Есть только теракт, правозащита и эвтаназия.
— Невозможно заниматься! — ворчит Любомиров, входя в помещение, — До сих пор не готовы заряды! Придется…
— Послушай, — перебиваю Платона, — Ко мне тут приходила одна женщина в рыбном…
— В рыбном? — удивляется Любомиров, — Так же никто не ходит! Ее что, не пускают к распределителю?
— Она стабилинистка, — отвечаю я Любомирову.
— Ничего себе, — присвистывает Платоша, — И что она хочет?
— Она хочет, — отвечаю я Любомирову, — Чтобы я защитил ее права. Ведь я же готовлюсь стать правозащитником.
— Защитил права стабилинистки? — удивляется Платон, — Но это ведь… странно? Зачем стабилинистам права?
— Мы живем в свободной стране, — возражаю я Любомирову, — В которой права есть у всех. Равные и защищенные.
— Кроме нерукоподаваемых, — возражает в свою очередь Платон.
— Кроме нерукоподаваемых, — соглашаюсь я, — И то, как ты понимаешь, это лишь выбор каждого — рукоподавать или нет нерукоподаваемому.
— Теоретически так, — соглашается в свою очередь Любомиров, — Но что-то я не слышал ни разу о том, чтобы кто-то рукоподал нерукоподаваемому. В чем тогда смысл нерукоподаваемости-то?
— Если мы об этом не слышали, — говорю я Платону, — Не значит, что этого не бывает.
— Логично, — кивает Платон.
— Вообще-то нельзя защищать права фашистов и тех, кто отрицает Холокост и Голодомор, — говорю я Платону, — Но эта женщина вроде бы не отрицает.
— Интересно, как она относится к террористам… — бормочет Платон.
— Права человека первичны, — поясняю я словами Рецептера, — Причем права первичны даже по отношению к человеку. Сначала права — а потом человек.
— Вот и прекрасно, — отвечает Платон, — У нее есть право быть стабилинисткой?
— Конечно же есть, — киваю я.
— Вот и защищай это ее право, — говорит мне Платон, — А саму ее пусть кто-нибудь другой защищает.
Я ненадолго задумываюсь. С одной стороны — вроде бы верно. С другой стороны — этого мало.
— Вот скажи мне, — говорю я Платону, — Ведь ты — Любомиров. Сотрудник отдела по управлению терроризмом. Работник спецслужб.
— В Д.России нет никаких спецслужб! — восклицает Платон для проформы, — Спецслужбы нужны только несвободному обществу! Это машина репрессий!
— Неважно, — отмахиваюсь я, — Все равно — ты близок к секретам.
— Какие секреты в прозрачной стране? — снова удивляется Любомиров, — Секреты — в Пентхаузе.
Я нервничаю. Мне кажется, что разговор не получается.
— Скажи мне, что делать, — спрашиваю я напрямую, — Доложить ли о ней в РПЦ?
— Ну, что уж сразу в РПЦ, — говорит мне Платон, улыбаясь, — Это в крайнем случае. Если почувствуешь какой-то подвох. Хотя она вполне может оказаться шпионкой или тайным агентом. Опасное дело. Но пока — защищай, ты же уже согласился. Напиши заявку на грант. А как получишь — не забывай отчитываться перед грантодателем.
— А ты поговоришь с грантодателями? — не унимаюсь я.
— Ты точно этого хочешь? — спрашивает Платон и внимательно смотрит на меня своими проницательными глазами.
— Хочу, — киваю я, — Она все же стабилинистка. И я хочу, чтобы в РПЦ знали — я делаю это исключительно из правозащитных соображений. Я не хочу вдруг однажды стать нерукоподаваемым из-за того, что помог правам стабилинистов. Я… я…
— Как зовут? — холодно спрашивает Платон.
— Кого? — не понимаю я.
— Женщину в рыбном твою как зовут? — повторяет Платон.
— Я… — вдруг теряюсь я, — Э… а…
— Как зовут? — в третий раз спрашивает Платон.
— Марина, — отвечаю я быстро, — Марина Л. Она такая…
— Достаточно, — говорит мне Платон, весело улыбаясь, — Ты только что заложил ее.
— Заложил? — удивляюсь я незнакомому слову.
— Заложил, — весело кивает Платон, — Разберемся!
Вдруг входит морпех и радостно улыбается Любомирову.
— Готово! — восклицает Платон, — Сейчас шандарахнет!
Мы подходим к бетонной щели и смотрим на сектор. У входных ворот, невзирая на технику безопасности, стоит несколько бородатых террористов-старейшин в чалмах. Они спокойно и добро смотрят на сектор и грузовик. Мне кажется, я что-то напутал. Быть может, мне и не стоило говорить Любомирову… но ведь я должен быть честен перед этой страной — она ведь честна передо мной.
В этот момент взвывает двигатель, и грузовик, набирая скорость, направляется в центр сектора, прямо к сцене. Я не успеваю заметить водителя. Грузовик проносится по тому месту, где взорвался террорист в макинтоше и движется дальше.
— Буря в пустыне! — кричит мне Платон, — Мощнейшая вещь! Пригнись!
Мы пригибаемся в ту же секунду, когда грузовик врезается в сцену. Раздается страшный грохот и сверху на нас сыпятся штукатурка и пыль. В бункер врывается волна горячего воздуха. Больно бьет по ушам высоким давлением.
Оглушенные, мы поднимаемся. Старейшины все так же стоят у ворот, ну уже не в чалмах. В центре сектора, на месте сцены — огромный клубящийся огненный шар. Вдруг на высоте ста метров над сектором начинают взрываться тройные золотые сферы, из которых вылетают облака мерцающих золотых звезд. Ниже — парад серебристых сфер-гигантов. Из шара вырывается крупнокалиберное ассорти. Что ни залп — то чудо. Красно-синие классические сферы, цветные букеты с трещащими звездами, серебряные пальмы в
