— А если я задену раньше времени козла или забуду сказать «вилочки козлу», спутаюсь, скажу сразу «ложечки», ну, тогда я — козел, тогда через меня сигайте. Ну, становись! — сказал он Яну.
Ян согнулся, руки, как было показано, упер в колени.
Евлампий сперва прыгал старательно, приговаривая вполголоса с озабоченным видом: «вилочки козлу», «ложечки козлу», а когда выходило: «помять козла» — садился с размаху Яну на шею так, что тот тыкался носом в песок.
Ян вставал, снова терпеливо нагибался, и Евлампий опять прыгал. Скоро он начал строить Грише рожи, подмигивая в сторону Яна.
Похоже было, что этот опытный игрок так и не собьется: вовремя скажет «вилочки», вовремя заденет козла.
Прошло много времени. Ян стоял смирно и только от раза к разу все сильнее тыкался носом в землю.
Грише стало не по себе. Почему козлом оказался Ян, а не Евлампий? Сбиться со счета «вилочки- ложечки» трудно. Значит, так Ян и будет стоять, согнувшись, до вечера, а Евлашка будет через него скакать, пока сам не устанет?
Но Евлампий не уставал.
Он скакал и скакал, да еще и подмигивал Грише: вот, мол, дурака нашли — сметанную голову…
Наконец Гриша вспомнил: а «ножички» где же? «Вилочки козлу», «ложечки козлу», а «ножички»? Он и сам теперь толком не помнил, что должно идти после «ложечек» и закричал запальчиво:
— «Ножички»!
— Чего «ножички»? — оглянулся Евлампий и нечаянно задел Яна ногой.
— Задел, задел! Теперь становись сам!
— Чего задел, где задел?
— Еще не было «задел козла». Значит, это ты рано…
— «Рано, рано»!.. Рано у барана!
— Но ты ж сбился? Задел?
— А зачем ты заорал «ножички»? Какие тебе еще «ножички»? Ты заорал, я и сбился.
— Сбился — значит, козел. Становись!
— Становится виноватый. А я не виновен. Кто сбил меня своими дурацкими «ножичками», тот и виновен.
— А, так ты не хочешь быть козлом? — зловеще спросил Гриша, подходя к Евлампию. — Ты не хочешь по-честному?
— Но, но! Убери грабли подальше… Одного такого мы видали, через левую руку кидали!
Гриша близко увидел злые глаза Евлампия, узенькие, карие, в зеленых крапинках.
Не помня себя, он схватил его изо всех сил, пригнул к земле:
— Ян, прыгай через него!
Евлампий ловко вывернулся, с размаху дал Грише подножку, тот покатился на песок, еле успев ухватиться за Евлашину ногу. Но раз ухватился, то и не выпустил, — Евлампий упал рядом…
Выйдя от Перфильевны, прасол Лещов долго глядел на мальчишек. Враги самозабвенно катались перед ним по земле. Верткий Евлампий то и дело оказывался наверху, но каждый раз потом его подминал под себя Гриша: он все-таки был сильнее.
В сытых глазах прасола засветился неподдельный интерес; он даже описал полукруг около дерущихся, стремясь, видно, разглядеть подробности битвы. Наконец Гриша окончательно уселся на Евлампия и, схватив гореть песку, заорал победно:
— Ешь землю, проси пощады!
И тут увидел перед собой бороду Лещова. Он вскочил испуганно.
Но прасол только сказал сыну:
— Не умеешь, дурак, сдачи давать!..
И пошел к двуколке. За ним поплелся и Евлаша, одергивая измятую рубаху и посылая исподтишка Грише и Яну разные посулы — в виде сжатых кулаков, кукишей, высунутого языка; все это чередовалось у него с удивительным проворством.
Гриша с Яном долго обсуждали происшедшее, и воспоминаний об этом, должно быть, хватило бы у них на целый день…
Но тут возник на дороге щеголеватый топот. Предчувствуя необычайное, мальчики побежали к придорожному плетню. Скакал эскадрон драгун. Впереди на золотистом жеребце сидел хмурый офицер; лицо у него было словно забинтовано огромными усами. Драгуны пропылили мимо «Затишья» не останавливаясь.
Стоявшая с ведрами у колодца кухарка Анфиса проговорила громко:
— Это они солдата ищут…
Гриша спросил у нее осипшим от волнения голосом:
— Какого солдата?
— Беглый солдат, сказывали, в лесу объявился.
— А кто… Как его зовут?
— Да ты что взвился-то? Я на его крестинах не была…
Взяв ведра, она пошла к дому.
Гриша на Анфисиных крестинах тоже не был, а как ее зовут, знает. Но приставать к кухарке с расспросами не решился. Пробормотав растерянно в сторону Яна: «Погоди, я сейчас», он пошел домой. В избе была только одна мать. Гриша начал говорить про драгун, но она закричала:
— А, провались ты! Уйду вот от вас от всех, тогда спохватитесь, да поздно будет!
Гриша испугался, что мать уйдет. Она давно грозилась уйти «куда глаза глядят», и каждый раз становилось страшно: а ну как в самом деле уйдет? Без нее худо будет. Даже сердце падает, когда подумаешь об этом. Гриша выскользнул из избы и сам пошел по усадьбе «куда глаза глядят». И увидел Яна; тот успел уже заняться делом: сидел у сажалки, налаживал к спуску на воду сухую корягу. Хорошо плыть на ней к другому берегу!
Ян посмотрел на расстроенное Гришино лицо и сказал уверенно:
— Это Ивана ищут.
И сразу оба забыли про корягу, бросили ее на берегу, пошли в поле и долго ходили — до вечера, говорили про Ивана, про тех, кто его спас, про боевую дружину, которая помогла солдату бежать из тюрьмы. В дружине ровно двенадцать человек, все — в красных рубашках, в высоких сапогах, с револьверами. Про многое говорили, мешая услышанное со своей выдумкой, и выдумки этой не стыдились. Она ведь не была ложью.
17
…Шли по лесу учитель Шпаковский и Гриша Шумов.
Шпаковский сегодня был серьезен и молчалив. Только один раз, увидев перед собой непроходимые на вид заросли ельника — там и тропок-то никаких не было видно, — он не удержался, сказал Грише:
— «Сусанин, Сусанин, куда нас ведешь…»
В ельнике было тихо и прохладно. Огромный рыжий комар плясал на пробившемся сюда тоненьком, как игла, луче солнца. Лазоревыми космами висел лишайник на темной коре старой ели. Гриша огляделся. Лес теперь казался ему знакомым. И ель эту он будто видел уже раньше, или, может быть, ее сестру, такую же молчаливую и сумрачную. Он огляделся. Корчевье где-то неподалеку. Да вот и стук топора послышался… Гриша зашагал дальше, за ним учитель.
Они вышли на открытое место. Толкунчики серым облачком заколыхались над головой: к погоде.
Попалось болотце. Гриша обошел его стороной, из уважения к штиблетам Шпаковского. Про это болотце, должно быть, и говорил Иван, когда посылал мальчишек к Кириллу Комлеву.
Иван, Иван… Грише страшно захотелось рассказать про него учителю: есть, мол, в этом лесу такой
