И как запомнился мне — на всю жизнь — тот день, когда отец пошел вместе со мной к тем соснам! Мы там до вечера пробыли. На закате сосны и в самом деле казались облитыми жаркой кровью. Я тогда уже знала, что тут убили Юри. Но не заплакала. На пустыре лежал большой венок из шиповника, лепестки у него наполовину уже осыпались. А на самой большой сосне высоко-высоко прибита была доска с надписью: «Берегитесь!» Знаешь, я так и не заплакала. Слезы, правда, навернулись у меня, да так и не пролились — и от этого глаза горели… Они горели всю ночь, когда мы вернулись домой. И всю ночь виделись мне кровавые сосны. Я поняла, почему отец после забастовки сказал однажды, сжавши кулак изо всех сил: «Берегитесь!» Вот это одно-единственное слово, поднятое к самой верхушке сосны, и грозило кому-то… Понимаешь?
Нинин голос зазвенел. Она еще никогда так не говорила с ним. И никуда не собиралась уходить: всегда будет с ним.
— Понимаю, — ответил он взволнованно.
— Как ты думаешь, они на самом деле сдались — те, которым грозило это слово? Или притворились? Притаились? Вот тут мне что-то неясно. Знаешь, какая у нас с тобой беда: сердцем-то мы с тобой все поняли, а умом до многого еще не дошли.
— Дойдем, — усмехнулся Гриша. — Дай срок.
— Не от меня зависит давать сроки, — неожиданно рассудительным тоном ответила Нина. — Скажи по совести: тебе самому все ясно? Ну, например, что будет через полгода? Через год?
— Мы с тобой сегодня слушали Ленина, — вместо ответа проговорил Гриша.
За парапетом послышались неспешные шаги, наросший за ночь ледок звучно хрустел под чьей-то ногой. Первый прохожий! Теперь-то и Грише видны стали черные крыши домов: скоро начнет светать.
— Ты хорошо мне ответил — сказала Нина. — А как ты думаешь, знает Ленин про Юри?
— Знает.
Нина порывисто схватила его за руку:
— Мы должны быть стойкими, сильными… Устоять до конца, что бы ни случилось с нами.
Он знал, что речь идет не только о них двоих (но и о них тоже).
— Мы устоим! — сказал он уверенно.
— Иначе мы предадим Юри, таких, как он… Сколько их было, отдавших за нас свою жизнь! Впрочем, зачем я все это говорю тебе? Ты и сам знаешь лучше меня. Ты — сильный, я знаю, я верю. Я всегда буду верить тебе.
Он взял обе ее руки и, теперь уже не боясь, начал дышать изо всех сил на них:
— Холодные как лед!
— Как у лягушки, — тихонько засмеялась она и снова потопала ногами о ступеньки. — Страшно боюсь лягушек, мышей…
«Жалейте сердце женское: ведь в нем навеки нечто детское таится», — вспомнились ему чьи-то строки.
Теперь Нинино лицо хорошо было видно; только глаза еще оставались в тени.
Четкими стали пролеты и решетки Николаевского моста. Гриша оглянулся: а вот и знакомые слепые сфинксы, улегшиеся на набережной друг против друга.
Это было то самое место, где он стоял когда-то один, в первый день своего приезда в Питер. Сколько воды утекло с тех пор мимо этих широких ступеней!
Где-то за мостом, в неизмеримой дали, на самом краю неба еле заметный возник розовый отблеск.
Теперь-то уж пора было идти. Они все-таки постояли еще немножко, взявшись за руки. И потом, не сговариваясь, медленно пошли вверх по лестнице.
Заря поднималась над городом.
О найденных в тексте ошибках сообщать: [email protected]
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/
Примечания
1
Фамилии профессоров, как и других лиц, в повести изменены. (Примеч. автора.)
2
К у н к с (латышск.) — господин.
3
М о р г — мера-земли.
4
Ч о н г а л ы — уроженцы Латгалии, восточной части Латвии.
5
П а л д и е с (латышск.) — спасибо.
6
Л у д з у (латышск.) — пожалуйста.
7
Протопопов был членом партии октябристов.
