И невольно я насторожился, как будто пытался уловить этот призрачный крик под фальшивым покровом молчания.
– Восемьсот человек находились на борту этого судна, – сказал он, пригвождая меня к спинке стула страшным, невидящим своим взглядом. – Восемьсот живых людей, а они звали одного мертвого, хотели его спасти:
«Прыгай, Джордж! Прыгай! Да прыгай же!»
Я стоял, положив руку на шлюпбалку. Я был очень спокоен. Тьма спустилась непроглядная. Не видно было ни неба, ни моря. Я слышал, как шлюпка ударялась о борт, и больше ни одного звука не доносилось оттуда, снизу, но на судне подо мной стоял гул голосов.
«Mein Gott! Шквал! Шквал! Отталкивайте шлюпку!»
Когда раздался шум дождя и налетел первый порыв ветра, они подняли вой:
«Прыгай, Джордж! Мы тебя поймаем! Прыгай!»
Судно начало медленно опускаться на волне; водопадом обрушился ливень; фуражка слетела у меня с головы; дыхание сперлось. Я услышал издалека, словно стоял на высокой башне, еще один дикий вопль:
«Джо-о-ордж! Прыгай!»
Судно опускалось, опускалось под моими ногами, носом вниз…
Он задумчиво поднял руку и стал проводить пальцами по лицу, как будто снимая паутину; потом с полсекунды смотрел на свою ладонь и наконец отрывисто сказал:
– Я прыгнул… – Он запнулся. Отвел взгляд. – Кажется, прыгнул, – добавил он.
Его светлые голубые глаза смотрели на меня жалобно; глядя на него, стоящего передо мной, ошеломленного, как будто обиженного, – я испытывал странное ощущение: то была мудрая покорность и снисходительная, но глубокая жалость старика, беспомощного перед ребяческим горем.
– Похоже на то, – пробормотал я.
– Я не знал этого, пока не поднял глаз, – торопливо объяснил он.
Что ж, и это было возможно. Приходилось его слушать, как слушают маленького мальчика, попавшего в беду. Он не знал. Каким-то образом это произошло. И вторично произойти не могло. Он прыгнул на кого-то и упал поперек скамьи. Ему казалось, что все ребра у него с левой стороны поломаны; потом он перевернулся на спину и увидел смутно вырисовывающееся над ним судно, с которого он только что дезертировал. Красный огонь пылал в пелене дождя, словно костер на гребне холма, окутанного туманом.
– Судно казалось высоким, выше стены. Оно вздымалось, словно утес, над шлюпкой… Я хотел умереть, – воскликнул он. – Возврата не было. Казалось; я прыгнул в колодезь – в бездонную пропасть…
10
Он переплел пальцы и расцепил их. Да, то была правда: он действительно прыгнул в бездонную пропасть. Он упал с высоты, на которую больше уже не мог подняться. К тому времени шлюпка пронеслась вперед мимо борта. Было слишком темно, чтобы они могли разглядеть друг друга; кроме того, их слепил и захлестывал дождь. Он сказал мне, что их словно увлекал поток в черной пещере. Они повернулись спиной к шквалу; шкипер, видимо, опустил весло за корму, чтобы вести шлюпку перед шквалом, и в течение двух- трех минут казалось, что настал конец мира – потоп и непроглядная тьма. Море шипело, «словно двадцать тысяч котлов». Это его сравнение, – не мое. Думаю, после первого порыва ветер стих; Джим сам заявил на следствии, что большого волнения в ту ночь не было. Он съежился на носу шлюпки и украдкой бросил взгляд назад. Он увидел желтый огонек на верхушке мачты, мутный, как последняя угасающая звезда.
– Я ужаснулся, что огонь все еще там, – сказал он.
Это его подлинные слова. Его привела в ужас мысль, что судно еще не затонуло. Несомненно, он хотел, чтобы отвратительная катастрофа произошла возможно скорее. Люди в шлюпке молчали. В темноте казалось, что она летит вперед, но, конечно, ход ее не мог быть скорым. Ливень пронесся дальше, и страшное, волнующее шипение моря замерло вдали вместе с ливнем. Слышен был лишь тихий плеск у бортов шлюпки. Кто-то громко стучал зубами. Рука коснулась спины Джима. Слабый голос сказал:
«Вы тут?»
Другой дрожащий голос выкрикнул:
«Оно затонуло!»
Они все вскочили на ноги и поглядели назад. Огня они не увидели. Все было черно. Мелкий холодный дождь хлестал их по лицу. Шлюпка слегка накренялась. Кто-то стучал зубами и дважды пытался сдержать дрожь, чтобы заговорить; наконец ему удалось сказать:
«К-как раз в-вов-время… Брр!»
Джим узнал голос старшего механика, угрюмо сказавшего:
«Я видел, как оно затонуло. Случайно я оглянулся».
Ветер почти стих.
В темноте они прислушивались, повернувшись к корме, словно надеялись услышать крики. Сначала Джим был благодарен, что ночь сокрыла от него страшную сцену, а потом знать об этом и ничего не видеть и не слышать показалось ему величайшим несчастьем.
– Странно, не правда ли? – прошептал он, прерывая свой несвязный рассказ.
Мне это не казалось странным. Должно быть, он подсознательно был убежден в том, что реальность не могла быть такой потрясающей, ужасной и мстительной, как страшная картина, созданная его воображением. Думаю, в этот момент сердце его вместило все страдание, а душа познала страх, ужас и отчаяние восьмисот человек, застигнутых в ночи внезапной и жестокой смертью. Иначе – как объяснить его
