вестибюль. Лили бросилась в находившуюся на первом этаже ванную комнату и там, дрожа от холода, просидела до самого рассвета, пока не услышала голоса проснувшихся слуг и не пробралась обратно к себе в спальню.
Трудно было поверить, что чудовищная ночная сцена произошла в действительности. Постель была в беспорядке, но ничто не выдавало… И вдруг Лили заметила синий в полоску кусок шелка, торчащий из-под кровати. Она нагнулась и подняла с пола галстук сенатора. Тогда, заперев дверь на ключ, она набрала номер телефона герцогини. Секретарь ответил, что она еще не просыпалась. Лили попросила передать, что, как только герцогиня проснется, она ждет ее у себя по очень срочному делу.
Через три часа, одетая в светло-серый крепдешиновый пеньюар, герцогиня величественно вошла в комнату Лили. Та, волнуясь, рассказала всю историю с самого начала и, протянув найденный галстук, заглянула в ее круглое лицо, ища поддержки. Герцогиня задумчиво теребила в руках галстук. Потом она наконец сказала:
– Дорогая моя, сенатор Рускингтон очень влиятельный человек, с которым мой муж предполагает… вести некоторые дела. Честно говоря, весь этот съезд гостей был задуман, чтобы доставить ему удовольствие. Я думаю, дорогая, что все вами рассказанное не более чем дурной сон. А если нет… Ну, согласитесь, с вами же не произошло ничего такого, чего не происходило бы раньше. Джентльмен был возбужден вашей красотой, возможно, он в тот день выпил немного лишнего. Сомневаюсь, что наутро он будет способен что-либо вспомнить. Поэтому все вами сказанное в конечном итоге обернется против вас. Сенатор может даже заявить, что вы сами пригласили его к себе в спальню… И будет ли в таком случае галстук уликой?
Герцогиня поднялась и очень вежливо, но холодно порекомендовала разгневанной Лили как можно скорее уехать:
– Я думаю, так будет лучше для всех нас. Лили с трудом могла поверить своим ушам.
– Да, изнасилование – гадкая вещь, – задумчиво произнесла Джуди, подавая дочери терракотового цвета халат. – Особенно когда тебя обвиняют, что ты сама его спровоцировала.
«Уже почти пять с половиной миль», – подумала Дебра Халифакс, яростно крутя педали. Хотя ей уже было под сорок, фигурой она походила на двенадцатилетнюю девочку. Под облегающим спортивным костюмом можно было сосчитать все косточки позвоночника, отчетливо проступившие наружу, в то время как Дебра, склонясь над рулем и вращая педали, внимательно вглядывалась в небольшой монитор, отмечавший километраж.
Нагрузку тренажера можно было регулировать от легкой пятиминутки до получасовой программы, которую муж Дебры называл «гонка на велосипеде по горным ущельям».
Хотя часы в гимнастическом зале показывали только половину девятого утра, Дебра повторяла программу уже во второй раз. Дверь зала открылась, и на пороге появился муж Дебры – Куртис Халифакс, одетый в красивый светло-серый костюм и белую шелковую рубашку, с черной кожаной папкой в руках. «Есть что-то непристойное в женщине, которая намеренно морит себя голодом», – подумал Куртис, глядя, как потоки пота струятся по той равнине, где раньше возвышалась грудь Дебры. Внешне его жена была теперь похожа на чудовищную карикатуру на себя саму времен их помолвки и свадьбы. Из маленького тихого эльфа она превратилась в морщинистое обезьяноподобное существо. Куртис взглянул на монитор и понял, что она во второй раз включилась в «гонки».
– Дебра, пожалуйста…
– Ни слова больше! Я все равно не слушаю.
– Но ты сведешь себя в могилу.
– Ничего подобного. Я только стараюсь улучшить свое здоровье.
– Но в этом самоистязании нет никакой нужды.
– Ты же знаешь, до какой степени доходит мой метаболизм. Стоит мне взглянуть на лист салата, и я уже полнею.
Куртис сдался.
– Ну хорошо, увидимся вечером. – Он поцеловал ее в затылок и помахал рукой на прощание. Дебра не переставала крутить педали.
Уже в машине, откинувшись на заднее сиденье, Куртис стал размышлять о том, может ли он наполнить жизнь своей жены хоть каким-нибудь смыслом. Он потянулся к ручке, чтобы открыть окно, потом вспомнил с раздражением, что согласно правилам безопасности должен держать окно закрытым. Каждый день ему приходилось менять время выезда из дома в банк. Хоукинс, водитель Халифакса, подавал машину к подъезду только после вызова по телефону. На обоих – и на шофере, и на пассажире – были надеты пуленепробиваемые жилеты. Куртису пришлось собрать всех своих подчиненных и сообщить им, что страховая компания требует полного комплекса мер безопасности против похищения или террористических актов и ему, как председателю правления банка, необходимо подчиниться этим требованиям.
Прибыв в банк, Халифакс, которому в целях безопасности было запрещено пользоваться его личным лифтом, шагнул в одну из многочисленных подъемных машин, развозивших по этажам сотрудников. Выйдя на сорок восьмом этаже, Куртис пошел по длинному коридору, украшенному с обеих сторон картинами американских примитивистов, а затем открыл дверь в свой кабинет, посередине которого стоял массивный старинный стол, а над ним висели портреты отца и деда Куртиса. Таким образом, каждый входящий в комнату видел перед собою сразу три поколения Халифаксов.
– Доброе утро, мисс Бради.
Секретарша Куртиса подала ему карточку, на которой были отмечены все встречи и свидания шефа на грядущий день.
– Я, как обычно, обедаю в двенадцать в Филадельфийском клубе. Но закажите, пожалуйста, обед на двоих. И в течение часа не зовите меня к телефону.
Несмотря на представительный антураж, у самого Куртиса работы здесь, в сущности, не было. Вне всякой зависимости от того, каким круглым идиотом мог бы оказаться Халифакс III, семейному состоянию ничего не угрожало. Аппарат банка, все управляющие которого происходили из старинных англосаксонских семей Западного побережья, работал отлично. Именно такого рода семьи представлял и клан Халифаксов, сочетающий лучшие традиции американского образа жизни: надежность, трудолюбие, бережливость и республиканские взгляды.
