Байки служивых людей

порой невыносима. «Жизнь есть трагедия, ура!» — воскликнул незадолго перед смертью великий Бетховен... Невидимый ночной дирижер взмахивает палочкой: жизнь есть трагедия, ура!

Хилькевич замолчал, посмотрел в сырую тьму за окном и спустя несколько секунд сказал:

— Особенно сильно шкафы скрипели в одну из осенних ночей... Когда я вплотную приблизился к разгадке десятой главы «Евгения Онегина».

— А что, вы думаете, есть десятая глава?

— А вы думаете иначе? — быстро спросил он.

Я смешался, промолчал.

— Я даже знаю, где она лежит, — добавил книжный червь.

— Виталий Моисеевич! Вы понимаете, что...

— Я все, молодой человек, понимаю.. Еще не время. Шкафы в ту ночь скрипели на все лады. Кажется, они даже двигались... Впрочем, не знаю. Не уверен. Но я понял, где она лежит. Шкафы бушевали... о, как они бушевали!

— И? — воскликнул я, когда Хилькевич замолчал.

— И я потерял сознание. И понял — еще не время.

Потом мы сидели молча. Я не знал, как относиться к сказанному старым снайпером-книжником. Мистика, чертовщина... Я не знал, как относиться к сказанному, но я уже верил.

— А нуте-с, сударь, еще чайку поставим, — сказал Хилькевич. Вспыхнул газ под древним чайником. Языки голубого пламени ударили в медное дно.

— Библиотека жива и настроена к нам, книжным червям, вполне благожелательно. Потерялась книжка — так попроси Библиотеку, она отдаст.

— Как же вы ее просите?

— О, здесь у каждого своя метода... Всяк ищет «потеряшек» по-своему. Но общий-то способ известен и не нов. К ножке стула привязывают веревочку, дергают и произносят: «Черт, черт, поиграй и обратно отдай».

— Виталий Моисеевич! Да вы смеетесь надо мной.

— Помилуйте, молодой человек, не имею такой привычки, — ответил серьезно Хилькевич. Глаза, правда, задорно блеснули. — Мне однажды нужно было найти немецкий искусствоведческий альманах начала века... Провожу обычную процедуру: черт, черт, поиграй... дергаю за веревочку! И — представьте себе — со шкафа мне на голову падает книга. Пребольно! Беру в руки — он! Он — нужный мне альманах «Kimst». Вот так. И не было ни одного случая, чтобы книга не нашлась. Ясен перец?

— Перец, Виталий Моисеевич, ясен, но...

— Ежели книга похищена, а такое, к сожалению, бывает, тогда, разумеется, метод бессилен... Читатель не всегда разборчив и порядочен. Вот, например, Шамиль...

— Простите, какой Шамиль?

— Ну, не Басаев же... Шамиль в бытность свою взял в Библиотеке Коран и увез. И до сих пор не вернул. А в отделе национальной литературы его портрет повесили. Один из наших сотрудников увидел и возмутился: «Что же это вы нашего должника-то здесь повесили?» Впрочем, эта история прошлая... нынче необсуждаемая. История, сама ставшая достоянием истории. Сегодняшний читатель иной... Иногда оригинален до крайности. Да я вам сейчас кое-что покажу.

Хилькевич встал и вышел. Вернулся он минуты через три и положил на стол фотографию. С черно- белого снимка призывно улыбалась... обнаженная женщина. Она была молода, красива и, несомненно, развратна... Но хороша! Весьма хороша.

— Что это, Виталий Моисеевич? На старинные инкунабулы не очень похоже...

— Точно не похоже, — ответил библиотекарь. — Das ist eine Leserin*.

* Это одна читательница (нем.).

Я снова посмотрел на фото... хороша!

— Однако что же это означает?

— Об этом нужно спросить у нее. Но не спросишь, перестала посещать нашу Библиотеку сия особа. А в те времена, когда посещала, всякий раз «забывала» в столе свои фото в стиле ню. Вот — оставил один снимок на память... Но это из области курьезов, как, например, случай в журнальном фонде еще в шестидесятые годы. В ту пору выдача журналов осуществлялась сразу же по читательскому требованию. И — представьте себе такую сцену: зал, тишина, читатели... Голос библиографа Зюзиной, строгий и серьезный: «Кто заказывал журнал „Мудак”?» Тишина. Шок у нашей высококультурной публики. Матерщина в Библиотеке?.. А наш славный библиограф повторяет: «Кто заказывал журнал „Мудак»?» В ответ ей раздается робкий голос: «Я... я заказывал журнал „Чудак”». Вообще, доложу я вам, с названиями книжными случаются казусы. В наших фондах хранятся книги с невообразимыми названиями. В 1927 году одно вологодское издательство выпустило «Окаменевшие мозги ледникового периода». А в пресловутом тринадцатом в Санкт-Петербурге издали книгу «Крысы и их заместители в Западной Сибири и Туркестане». Автор — профессор Кащенко. Серьезнейшее сочинение... «Крысы и их заместители». Почти басня господина Крылова... Кстати, Иван Андреевич Крылов был нашим сотрудником, много лет Библиотеке отдал. Я, когда вспоминаю это исследование о крысах, вспоминаю и директора нашего — товарища Косого Владислава Николаевича. Он к нам попал с партийной работы. Был в свое время вторым, кажется, секретарем Куйбышевского райкома капээсэс... И все свое номенклатурное, извините за выражение, дерьмо он принес с собой. Человечек откровенно хамоватый и трусливый. Когда входил в административный раж — краснел, кричал и только что ногами не топал... Да. «Крысы и их заместители». Очень глубокое название. Но в нашей библиотечной стенной газете его сравнили с зайцем. Газета у нас хорошая выходила, очень острая. Вот в ней-то и был стих... Увы, не вспомню дословно, но смысл таков: ранее в Библиотеке водились благородные олени, а нынче они выродились в зайцев. Я уже говорил вам, молодой человек, что Библиотека не очень любит всякого рода номенклатурщиков. Помните?

— Да, помню.

— Вот вам нагляднейший пример. Двадцать третьего мая девяносто пятого года мэр Собчак осчастливил нашу Библиотеку. Подарил нам свою очередную книгу. Ну-с, по этому поводу собралась огромная, как нынче принято говорить, тусовка. Тьма подхалимов, телевидение, кажется, было... Крысы и их заместители... Эпохальное событие! Наш товарищ Косой с номенклатурным восторгом приветствует мэра-демократа и большого писателя Собчака. Фурор! Восторг! Волнуются небесные сферы... А Библиотека возмутилась! Она не приняла дара Собчака. Не захотела.

— Я не понял. Что вы, Виталий Моисеевич, хотите сказать?

— А все очень просто, голубчик. В тот самый момент, когда наш трусливый зайчишка пел оду отцу русской демократии, в журнальном фонде разорвалась труба парового отопления. Это был плевок! Да, юноша, плевок, пощечина, вызов. Вот так!

— Виталий Моисеевич, — сказал я, — но -трубы лопаются не только в Публичке... не хотите же вы сказать...

— Именно! Именно это я и хочу сказать: Библиотека — это разум, коллективный разум писателей, читателей и нас, книжных червей. Не зря же она прощается с нами, когда пора нам уходить.

Последние слова Виталий Моисеевич произнес тихо, грустно. Что-то изменилось в нем неуловимо. Я хотел спросить, но не успел. Собственно, я даже еще и не сформулировал: а что же хочу я спросить?

Хилькевич посмотрел мне в глаза и сказал:

— Я слышал шаги.

— Шаги?

— Да, шаги. Иногда в наших залах слышны шаги. Знаете, что это означает?

— Н-нет, — ответил я. Отчего-то мне стало не по себе. Как будто сквозняком потянуло...

— Шаги в пустых залах слышны незадолго перед смертью кого-либо из старых сотрудников.

Я хотел что-то сказать... Господи, что же я хотел сказать? Я хотел сказать что-то, но вдруг засвистел чайник. Чайник засвистел, Виталий Моисеевич вздрогнул... Вздрогнул, встрепенулся и сказал с улыбкой:

— Нуте-с, вот и чаек. А то я вас совсем по-стариковски заморочил. Давайте пить чай... Вот только сахар у меня весь вышел.

Долго мы еще сидели и пили несладкий чай, и старый книгочей рассказывал, рассказывал, рассказывал.