следующий день — полеты. Господи, видел бы кто, с какими рожами наши летчики в свои самолеты иногда залезают. Куда там американцам! Так мало того, что залезают, — взлетают и садятся! Потому что техника у нас — надежная, и мастерство, как известно, не пропьешь.
Ну вот, собираются все пилоты в классе предполетной подготовки, к доктору на контрольный осмотр забегают. Доктор дышит на них тем же, чем они на него, потому что он тоже вчера с нами сидел. В общем, все хорошо. Вот только хозяина вчерашней вечеринки нет. Наконец появляется. Бледный какой-то, озабоченный.
— Ребята, — говорит, — у меня вчера куда-то два хомячка пропали. Никто не брал?
Мы сразу смекнули, что у парня провал в памяти. Глупо было бы этим не воспользоваться. Мы переглянулись и головами покачали. Укоризненно так покачали. Что, спрашиваем, ты вообще ничего не помнишь? Нет, говорит. То есть помню, как за стол садились, а потом как-то не очень... И про хомяков не помнишь? Нет, говорит, а что? А сам уже на всякий случай к чему-то плохому готовится, к страшному. Синдром тревоги. Часто бывает по утрам.
А я возьми да и скажи ему: ну, говорю, ты и живодер, парень. Почему, спрашивает, живодер-то? А сам уже весь белый.
А я головой качаю и неохотно так, с укоризной, говорю:
— Да ты же вчера целый час орал, как эти хомячки тебя достали. А потом... Потом потащил их на кухню, бросил на сковородку, зажарил живьем, не обдирая, и съел. Неужто не помнишь ничего?
А он уже не белый даже, а с такой нехорошей синевой на лице стоит. Да-да, говорит, что-то такое припоминаю. То-то на кухне с утра запах какой-то странный, и в животе у меня тяжело. Очень тяжело как- то... И начинает он озираться, напрасно пытаясь скрыть совершенно очевидные даже для незаинтересованного наблюдателя рвотные позывы. Тут, как на грех, замкомандира полка явился. Что тут, говорит, у вас происходит?
Мы молчим, потому что заржать боимся. А пилот наш, горемыка, вдруг вздохнул пару раз глубоко так, как перед нырком, ладонь к фуражке прислонил и выдал с перепугу:
— Товарищ подполковник, разрешите доложить, я вчера двух хомячков съел!
Тот аж присел... А потом принюхался и... В общем, от полетов в тот день «хомякоеда» отстранили. Он на нас очень обижался. Дня три. Зато повеселились, атмосферу, так сказать, колыхнули. Но Бог не фраер, всех тех, кто яму другому роет, в нее же и сталкивает. Через два года я это точно понял. Я тогда в одну африканскую страну попал с сухим законом. Но у нас, на авиабазе, опять-таки «МиГи» стояли. Замечательная техника. И как они летали — до сих пор не пойму. То есть керосин-то в них всегда был, а вот спирт... Ну сами понимаете. А они все равно летали. Я с тех пор очень уважаю конструкторское бюро Микояна. Да не об этом речь.
Отмечали мы как-то большой праздник — то ли последний вторник на неделе, то ли еще что-то не менее важное. Вечером всем было очень весело, а утром — на службу идти. Просыпаюсь я, значит, суетливо форму на себя напяливаю, чайник ставлю. Дрожащими руками пытаюсь сэндвич какой-то смастерить... Ну и телевизор машинально включаю. А у нас там, в Африке этой, первая программа нашего телевидения ловилась. Правда, с опозданием на час, но это уже мелочи. Как раз перед тем, как на службу идти, успевали мы обычно кусочек из программы «120 минут» посмотреть, новости последние из Союза узнать.
Включаю я, значит, телевизор, и вдруг до меня доходит, что звука-то нет. Что такое, думаю, профилактика какая-нибудь, что ли... Оборачиваюсь к экрану, а там... Мне совсем плохо стало. Потому что из телевизора смотрит на меня молча какой-то мордастый очкастый мужик. Не мигая так смотрит, нехорошим таким взглядом, и руками пассы какие-то делает. А самое страшное — прямо перед рожей у него стакан стоит с прозрачной жидкостью, очень похожей на ту, что мы накануне употребляли...
У меня ноги как-то сразу ослабли, я так и сел перед телевизором. Что же это такое творится, Господи, думаю. Бред какой-то. Галлюцинация. Не может такого быть. Ну не может из нашего советского телевизора с раннего утра мужик молча смотреть да еще руками так жутко помахивать над стаканом... Но мужик как раз смотрит и помахивает... мама дорогая! Я телевизор выключил, снова включил, ручку громкости повертел — ничего не меняется. В гробовой тишине этот упырь прямо в глаза мне смотрит и руками над стаканом помахивает — неторопливо, плавно...
Вот и все, думаю, допился. Вот ты какая, оказывается, белая горячка... Столько я о тебе слышал, а ты вот какая, оказывается... И что самое обидное — всю остальную окружающую среду я абсолютно адекватно воспринимаю: мебель, окно, чайник кипит на кухне... Все как всегда, только мужик со стаканом на меня из телевизора смотрит и руками машет. Я и перекрестился, и щипать себя пробовал — боль чувствую, а мужик не исчезает. Господи, думаю, неужели вот так и сходят с ума? Что же мне делать-то? Это же мне надо идти к старшему группы докладывать: так, мол, и так, на почве злоупотребления самолетным спиртом вижу галлюцинации. Мужика со стаканом в телевизоре. Прошу отстранить меня от выполнения интернационального долга и отправить к психиатру. Или к маме. Потому что мне очень страшно.
И так мне себя от этой перспективы жалко стало, что прямо аж слезы на глаза навернулись. Сижу горюю.
Но, видимо, не очень я сильно все-таки Бога прогневил, потому что он решил надо мною сжалиться. Когда я уже действительно был близок к помешательству, кадр в телевизоре сменился, камера отъехала, переместилась на симпатичную такую дикторшу, которая с доброй такой улыбочкой говорит, что перед вами, мол, выступал великий шаман, маг и экстрасенс Алан Чумак — впервые на ЦТ. В первый, так сказать, раз, но не в последний. Он у нас снова скоро появится, а вы, дорогие зрители, готовьте воду, кремы и батарейки, потому что он все это заряжает. Короче, слепые начинают ходить, хромые — видеть, — я уж точно не помню, что она там говорила, потому что орал матерно на телевизор. Матерно, но радостно. Облегчение было — вам не передать, какое. Сильные я испытал ощущения. Но телевизор немедленно выключил — от греха. И вот что любопытно: когда я успокоился и закурил, то обнаружил, что, во-первых, форма на мне абсолютно мокрая от пота, как будто я под дождем в ней стоял, а во-вторых — совершенно не чувствовалось никакого похмелья. Просто как рукой сняло...
Вот такие пироги. С тех пор я стал бояться экстрасенсов и перестал пить технический спирт. И корешков своих убедил с «самолетовкой» завязать. Но, поскольку совсем без выпивки было даже как-то грустно, мы начали осваивать старинное ремесло самогоноварения. И освоили мы его успешно, а однажды установили даже никем, к сожалению, не зарегистрированный рекорд, который смело мог претендовать на место в книге рекордов Гиннесса...
А дело было так.
Как я уже рассказывал выше, служили мы тогда в замечательной африканской стране с сухим законом и служили не где-нибудь, а на авиабазе. И задачи у нашего небольшого, но дружного военного контингента были самые что ни на есть простыми — обеспечивать боеготовность той техники, которую Советский Союз передал этой самой африканской стране. А техника та, честно говоря, была хоть и замечательной (советская все-таки), но, однако же, не новой. И потому она время от времени выходила из строя — и на нашей базе, и на соседних, на которых постоянного присутствия военных специалистов не было. Когда такое происходило, советских военных техников и инженеров отправляли соответственно в командировки. И конечно же, придавали им переводчика, чтобы они могли общаться с местными товарищами. Командировки эти никто не любил, поскольку были они нудными и абсолютно некомфортными. Но что делать? Служба есть служба. Нравится не нравится, а если приказ есть, ехать надо.
И вот как-то раз поступила на нашу базу информация, что в соседнем авиагарнизоне, который носил звучное название «Эльбомба», вышли из строя сразу четыре замечательных самолета «МиГ-23». Для устранения возникших там неисправностей командование решило командировать в «Эльбомбу» троих авиатехников, двух инженеров и меня, горемычного, с ними. Это известие, конечно, ни у кого восторгов не вызвало, но собрались мы, как всегда, быстро, и транспортный самолет забросил нас в ту Богом и Аллахом забытую дыру. Ребята-техники произвели осмотр самолетов и, почесав затылки, сообщили, что куковать в «Эльбомбе» придется по меньшей мере дня четыре. Все пригорюнились — развлечений в том гарнизоне никаких, море еще холодным было, потому что весна только-только начиналась, а мы с собой даже книжек не взяли? Реально замаячила перед нами угроза сойти с ума от скуки и тоски. Поэтому мы срочно провели короткое совещание на предмет того, как бы добыть литра три «антигрустина», то есть самолетного спирта. Техники еще раз детально рассмотрели переданные нам для ремонта самолеты, но спирта в них уже не
