никто, никогда в мире не улыбался. Чтобы вы после этого подумали? То-то и оно. Здесь и у памятника, что стоит на площади с указующей в направлении коммунизма рукой, крыша поедет, а прокурорские работники живые люди и ничто человеческое им не чуждо.
Когда фойе заполнилось, я торжественно сказал:
— Господа! — При звуке моего голоса резко вскрикнула и упала в обморок бухгалтерша Вера Степановна, особа бальзаковского возраста, незамужняя, а потому весьма сентиментальная и впечатлительная. Ее быстро подхватили на руки и куда-то унесли. Ряды слушателей сомкнулись. Они вновь готовы были внимать словам новоявленного «Христа».
— Господа! — Вновь вскрикнула какая-то дама. Но теперь обошлось без обморока. На неё со всех сторон зашикали. Когда тишина востановилась, я вновь проговорил:
— Господа! Вынужден с прискорбием известить, что намеченная на завтра гражданская панихида по случаю моей преждевременной кончины, отменяется. Во избежание нелепых слухов, небылиц и досужих домыслов о моем «чудесном воскрешении», считаю своим долгом объяснить, что то, что вы читали в газетах и видели по телевизору, делалось исключительно для того, чтобы дезавуировать преступников, посеять в их коварных и черных умах уверенность, что они достигли желаемого результата. Извините, что тем самым и вас ввели в заблуждение и заставили пережить несколько неприятных минут.
Никто никаким образом не отреагировал на мои слова. Тем более, по лицам собравшихся, я понял, что мне не верят. В устремленных на меня наивных глазах читалось: «Ну да, ври больше! Прибыл оттуда, а теперь заливаешь! Знаем мы вас, святых. Знаем, как горазды пудрить мозги почтенной публике!» Ни фига, блин, заявочки, да?!
— Ну что смотрите на меня, как на икону святой великомученицы Праскевьи Пятницкой или нашей с вами общей знакомой Нюрки с Криводановки? — сказал я строго. — Я же сказал, что кина не будет. Кинщик заболел. Расходитесь, граждане, расходитесь. Приступайте к выполнению своих трудовых обязанностей. Родина ждет от вас не только полной самоотдачи, но и подвигов! Но пасаран, товарищи! — И вскинув сжатый кулак, я отсалютовал им собравшимся.
Теперь мне уж точно поверили. Во-первых, какой же святой будет богохульствовать, верно? Во-вторых, кто из работников прокуратуры, да ещё в столь почтенном возрасте, к тому же в генеральском мундире, кроме этого придурка Иванова, способен разыгрывать тут из себя шута горохового? Мне поверили. Раздался разочарованный вздох, неодобрительное бормотание типа: «Развыпендривался тут, артист!» И мои дорогие сослуживцы стали быстро расходится. А наш завхоз схватил мой портрет и уволок его к себе в кабинет. Инцидент был исчерпан. И никто, заметьте, никто не догадался поздравить меня с «возвращением к жизни».
Оказавшись в своем кабинете, я тут же позвонил Володе Рокотову.
— Привет, Володя! Как себя чувствует их «императорское высочество»?
— Здравствуй, Сережа! Внешне спокоен. Ты ведь знаешь, он умеет владеть собой.
— Это точно, — согласился я. — В таком случае давай его ко мне на рандеву.
— Хорошо. Ты мне разрешишь присутствовать при допросе?
— Извини, Володя, но не могу. У нас с ним личные отношения. Боюсь нарушить хрупкий баланс нашего взаимопонимания.
— А-а. Ну, ну, — обиженно проговорил Рокотов.
— Ты не обижайся, но только это действительно так. Уверен — при тебе он ничего говорить не будет.
Через полчаса в моем кабинете появляется знакомая внушительная фигура. Но что это у него с лицом?! Если бы я точно не знал, что передо мной именно Кудрявцев, то ни за что бы в это не поверил. Его теперь и родная мама не узнает. Но мое нахождение за рабочим столом удивляет его ничуть не меньше, чем меня — его внешность. Брови его стремительно взлетают вверх, а такого глупого лица я у него прежде никогда не отмечал. Но он быстро справляется с эмоциями, говорит добродушно:
— Со счастливым вас «воскрешением», Сергей Иванович. Поздравляю! На подобные авантюры даже я не способен.
— Спасибо на добром слове, Роман Данилович! Доброе слово оно ведь и кошке приятно. Как доехали? Как устроились?
— Спасибо за заботу, Сергей Иванович, — улыбается Кудрявцев. — Все хорошо. Как говорится — жалоб и заявлений нет.
— Вот и хорошо. Всегда рад оказать вам мелкую услугу. Мы поначалу хотели вам заказать люкс в гранд-отеле, а потом подумали, подумали и решили — зачем вам эти лишние траты? Вы заслуживаете большего. Верно?
— Вы, как всегда, оригинальничаете? Позвольте полюбопытствовать — каким образом вам удалось заставить на вас работать этого... Как его? Представителя ФСБ, который меня встречал? Тонков, кажется. Да, этого Тонкова?
— А его и заставлять не нужно было. Вам это очевидно трудно понять, но порядочный человек не может долго служить вашей камарильи. Он либо спивается, либо пускает себе пулю в лоб, либо начинает с вами активно бороться. Тонков, или вернее сказать, Башутин Виктор Михайлович выбрал третье и сам пришел к нам.
Кудрявцев надул породистые щеки, почмокал полными губами и совсем стал походить на прежнего. Махнул на меня пренебрежительно рукой, презрительно сказал:
— Да полно вам, Сергей Иванович, долдонить, будто заклинание: «честность», «порядочность». В вашем возрасте это даже не смешно. Где вы их видели? Восточная пословица права: «Сколько не говори — халва, во рту слаще не станет». Порядочный человек! Ха-ха! Есть лишь жалкая кучка фанатиков, вроде вас, все ещё верящих детским сказкам о победе добра над злом. Проснитесь, господин следователь. Мир давным-давно не тот, каким вы его все ещё себе представляете. Как говорится, поезд давно ушел и вы не успели запрыгнуть на подножку последнего вагона и так и остались на далекой станции под названием «Детство». Но сейчас даже дети мыслят иначе. Каждый человек ищет личной выгоды и его совсем не волнует, каким образом она достигнута.
— Вот так, значит, да? Образно. Очень образно. А знаете, чем человек отличается от обезьяны?
— Ну-ну, — усмехнулся Кудрявцев. — И чем же?
— Тем, что голодный шимпанзе ни при каких условиях не откажется от предложенного банана, а голодный человек может себе позволить подобную роскошь.
Великий авантюрист покрутил удивленно головой, вновь почмокал губами, сказал одобрительно:
— Оригинально! И весьма. Н-да. Ваша аргументация, порой озадачивает, ставит в тупик. Я ещё при нашей первой встрече удивлялся — как человек с вашим блестящим аналитическим умом и вашими талантами, может довольствоваться должностью какого-то следователя? Ведь при желании, вы могли иметь в сто, в тысячу раз больше того, что имеете.
— Все потому, Роман Данилович, что не хочу встать, а вернее, опуститься на один уровень с тем самым шимпанзе. Только поэтому.
— Да бросьте вы! — раздражено проговорил Кудрявцев. — Это же несерьезно.
— Еще как серьзно, милейший. И зря вы обижаете сказки. В ту счастливую пору вы стояли гораздо ближе к человеку и дальше от шимпанзе, чем теперь. Уверяю вас.
— Ну знаете ли, — натянуто рассмеялся матерый мошенник.
Я видел, что мои слова его здорово цепляли. Этого я собственно и добивался. Я не верил, что умный и талантливый человек, каким несомненно является Кудрявцев, не мог не задумываться над тем, о чем мы сейчас говорили. Обязательно задумывался. Он лишь был уверен, что так, как он жил до этого, живет большинство. А потому пытался доказать себе, а теперь пытается доказать мне, что поступал правильно. Я же стремлюсь поколебать эту его уверенность. Если мне удасться это сделать, то у нас обязательно состоится откровенный разговор по существу. Обязательно. Интуиция мне подсказывает, что Кудрявцев близок к этому.
— Скажите, Роман Данилович, вы верите в Бога? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Наверное. В определенной мере конечно.
— Ну, не Бога, может быть, а в существование Космического разума?
