Как много может переменить короткий разговор в устоявшемся течении жизни.
Еще вчера Алексей Чумаков строил планы насчет очередной серии опытов в университетской лаборатории, составлял список приглашенных на торжество по случаю успешной защиты кандидатской, рассчитывал в воскресенье вырваться в лес, на природу…
Теперь все это отодвигалось на неопределенный срок, словно щелкнуло что-то в загадочном механизме судьбы, качнулся невидимый маятник, и совсем другие часы пошли отсчитывать секунды его жизни.
…Чумаков осторожно прикрыл за собой дверь кабинета, взглянул на секретаршу, вежливо ему улыбнувшуюся, и на всякий случай спросил:
— А ваш шеф часом шутить не любит? Разыгрывать неопытных кандидатов наук?
— Что вы?! — удивилась та. — Виктор Николаевич — очень серьезный человек.
— Вот и мне так показалось, — подтвердил Чумаков и, попрощавшись, вышел из приемной.
Спускаясь покрытыми ковровой дорожкой ступеньками, он перебирал в памяти детали необычного разговора в кабинете вице-президента Академии наук.
Кроме самого вице-президента Гордеева, в комнате находились еще двое. Одного из них, профессора Мезенцева, Чумаков знал — тот читал у них в университете курс лекций по биологии. Другого — подтянутого моложавого мужчину с обветренным загоревшим лицом — видел впервые.
Едва Чумаков переступил порог, эта тройка буквально впилась в него взглядами.
Чумаков покраснел. Можно понять смущение обычного младшего научного сотрудника, неизвестно отчего друг оказавшегося в центре внимания прославленных ученых мужей.
— Итак, — пригласив его сесть, быстро и энергично, словно продолжая вести прерванное появлением Чумакова совещание, заговорил Гордеев, — прошу любить и жаловать: Чумаков Алексей Иванович. Возраст — двадцать семь лет, по специальности — биофизик, недавно защитил диссертацию. Тема, если не ошибаюсь, посвящена энергетике некоторых видов насекомых. Xолост.
— Это хорошо! — бросил вполголоса Мезенцев. — По крайней мере, для нас.
Все, кроме Чумакова, рассмеялись.
— Согласно служебной характеристике, — продолжал вице-президент, — инициативен, любознателен, любит покопаться в непонятном. Характер имеет ровный и, как утверждают, в быту скромен. Мастер спорта по дзю-до. Думаю, для первого знакомства хватит. Судя по выражению лица нашего… гм… коллеги, он не совсем представляет, чем обязан нашему скромному обществу. Давайте-ка я вас представлю, товарищи, — сказал Гордеев. — Мезенцева Павла Игнатьевича, академика, вы, надеюсь, знаете?
Чумаков кивнул.
— А это — Громеко Александр Александрович, наш гость из центра космической подготовки. Только не рассчитывайте, батенька, что мы вас в космос послать вознамерились, — усмехнулся вице-президент. — Впрочем, то, что мы хотим вам предложить, по своей сложности вряд ли уступит звездному перелету. Но прежде чем посвятить вас в суть дела, хотелось бы услышать принципиальный ответ вот на какой вопрос: согласны ли вы принять участие в необычном, возможно, рискованном эксперименте, имеющем огромное значение для нашей науки?
Чумаков снова ощутил на себе пытливые, изучающие взгляды собеседников.
— Я ученый, — ответил он негромко. — По крайней мере, считаю им себя. Разве может настоящий ученый отказаться от такой возможности!..
По улыбкам, осветившим лица переглянувшихся людей, он понял, что ответ понравился.
— Ну что ж, — сказал вице-президент. — Тогда слушайте внимательно. Вы начнете, Павел Игнатьевич?
— Могу и я, — отозвался Мезенцев. И спросил у Чумакова: — Помните сказку Гофмана о Щелкунчике? Так вот, фигурирует в той сказке некий заколдованный орех Кракатук. У нас тут тоже завелся весьма крепкий орешек, а расколоть его мы надеемся с вашей помощью.
И Чумаков услыхал удивительный рассказ о реальном орехе Кракатук…
Первое упоминание о железном орешке удалось разыскать в одной из российских газет, датированной 1901 годом. В короткой заметке сообщалось о том, как некий предприимчивый цыган демонстрировал на ярмарке в Ростове «необыкновенный, из металла литый, не более крупного картечного ядра шар, от свойств коего публика в немалом изумлении пребывала. Шар тот в огне не калился, от ударов пудовым молотом нисколько поврежден не был».
Вволю потешив народ на десятке ярмарок, цыган куда-то запропастился, затерялись и следы загадочного шара. Орех Кракатук вынырнул на свет лет шесть спустя. В «Петербургских ведомостях» того времени снова можно было прочесть о «крепком весьма ядре, в кунсткамеру помещенном».
Шли годы. Над страной пронеслась гроза революции, гражданской войны. В это время было не до забавных аномалий природы, — а загадочный Кракатук относили именно к одной из таких аномалий. Поэтому никого и не обеспокоило его необъяснимое и внезапное исчезновение из музея. Десятки лет о странном шаре ничего не было слышно. И лишь совсем недавно этот действительно будто заколдованный орешек попал в руки тех, к кому должен был попасть, — к серьезным исследователям. На сей раз он объявился в пустынном уголке Туркменистана. В архиве Академии наук сохранился дневник руководителя геологической экспедиции Владимира Хлебникова, который и доставил шар к Гордееву.
…Здесь Мезенцев прервал рассказ и пододвинул к Чумакову пачку листков, густо заполненных машинописным текстом. Это была копия дневниковых записей Хлебникова.
«Ночью меня разбудило ощущение какой-то неясной опасности, — начал читать Чумаков. — Подобное чувство возникало и прежде, когда, проснувшись внезапно глубокой ночью, я поднимал голову и видел согнутую фигуру задремавшего У догорающего костра дежурного. А рядом — голодный блеск светящихся глаз круживших неподалеку хищников.
Но на этот раз подняли меня не волки. Выйдя из палатки, я вздрогнул от неожиданности. Показалось, что на горизонте, окруженное тускло-зеленоватым свечением, восходит солнце. Машинально я взглянул на часы — было десять минут третьего. Сомневаться в этом не приходилось — часы меня никогда не подводили. Я затряс головой, захлопал себя по плечам, пытаясь стряхнуть сонное оцепенение.
Сияющий, окруженный изумрудным ореолом шар медленно плыл навстречу.
Конечно, это не было солнце — линия горизонта едва заметно обозначалась вдали. «Шаровая молния?» — обожгла догадка. Да, это было вероятней всего. По моим предположениям, светящийся шар имел чуть меньше полуметра в диаметре. Впрочем, я мог ошибаться.
Странный шорох у ног заставил перевести взгляд вниз. Тонкий, черный живой ручеек струился по песку рядом с подошвами моих сапог — то сплошной массой двигались насекомые. Я включил фонарь и разглядел будто облитых глянцем крупных муравьев и термитов. Этот живой поток устремился туда, куда падал бледный отсвет от парящего невысоко над землей шара. Ни о чем подобном не приходилось мне слышать прежде, хотя я провел в пустыне не один год.
Перешагнув через ручей из насекомых, не думая о возможной опасности, я направился к шару. Уже подойдя совсем близко, когда нас разделяло не больше двадцати-двадцати пяти метров, я заметил, что насекомые сбились под светящейся сферой в огромную плотную кучу. Она становилась все больше, словно этот живой, копошащийся ком хотел добраться до шара.
Неожиданный всплеск зеленоватого огня заставил меня зажмуриться. Шар словно взорвался, расплеснулся ослепительным пламенем. Но при этом не было слышно ни звука.
Когда я вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что холм из насекомых исчез. Куда-то пропал и сам шар. Стояла холодная и безветренная пустынная ночь, ничто не напоминало о только что увиденном мною фантастическом зрелище.
Еще некоторое время я бесцельно топтался на месте, тщетно вглядываясь в темноту. Потом вернулся в палатку, где, ни о чем не подозревая, спокойно спали товарищи.
На рассвете, когда я вышел оттуда, то сразу увидел шагах в пятнадцати серебристый небольшой шар, лежащий у основания бархана. Меня поразило, что шар на ощупь теплый, хотя лежит на холодном песке, и удивительно легок. Находка и все события минувшей ночи казались мне настолько странными, что я решил никому из членов экспедиции о них не рассказывать, но сразу же по возвращении посоветоваться с опытными специалистами».
— Такова краткая предыстория нашего ореха Кракатук, — сказал Гордеев, забирая у Чумакова листки.
