вечеринка. Наблюдалась какая-то еле уловимая демократичность. Все ждали джаза. И в какой-то момент по залу легким шепотом пронеслось: «Эльвира…»
– Кто такая Эльвира? – спросила я бармена, который меланхолически размешивал нечто сине-зеленое в стеклянном бокале.
– Эльвира? Трафова. Это солистка Голощекина, – не меняя ритма, так же отрешенно произнес парень. – В первом отделении наши играют. Потом – черные. – И вдруг остановился. – А вы кто такая? Что- то я вас здесь ни разу не видел…
– Я жду трамвая, – брякнула я и заозиралась в поисках своего симпатичного мужчины. Сейчас он мне бы очень пригодился. А бармен уже звал на помощь метрдотеля.
– Девушка пришла с Александром Владимировичем, – сказал кто-то рядом. И я чуть не сползла со стула: за мой столик усаживался… Давид Голощекин.
Метрдотель сразу попятился назад и с укоризной сказал бармену:
– Эдик, еще одна подобная оплошность, и ты знаешь, что с тобой будет.
Эдик побледнел так, что, казалось, вот-вот грохнется в обморок.
И тут подошел «мой водитель»:
– Есть проблемы?
– Да вот тут, Саша, твою даму хотели обидеть, – улыбнулся питерский король джаза. – Но я вступился.
– Я думаю, мамзель Мария сама себя в обиду не даст. Так ведь, Маша?
Я быстро опрокинула в рот бокал шампанского. Меня смущало, что он слегка подтрунивает надо мной, дразнит. От этого горячая кровь разлилась по щекам, стало жарко. И невыносимо приятно.
Что же делать? Я пришла сюда, чтобы в огромном зале, не зная как, отыскать человека, от которого зависела судьба нашего журнала, судьба всех моих подруг, а он сидит рядом со мной, ласково улыбается, наливает шампанское. Что же делать?
Голощекин привстал:
– Ну, мне пора. Подойду во втором отделении.
– А можно я вас… сфотографирую? – почти взмолилась я, вытаскивая фотоаппарат из сумочки.
Шершнев отклонился в сторону:
– Я – не звезда. Вот Давиду Семеновичу не привыкать.
– А можно – обоих, на память? – я аж задохнулась от невероятной удачи.
– Саша, – укоризненно сказал Голощекин, – дамам не отказывают. Даже если они – мамзели, – и он, обняв Шершнева за плечи, придвинул его в кадр.
…Мы молча слушали музыку. Я до этого ни разу не слышала живого джаза, боялась, что не понравится, но через какое-то время вместе со всем залом вошла в странное состояние «общего ритма». Какой-то незнакомый восторг поднимался в груди. Такое бывает, когда любишь. Кажется, я хмелела.
Голощекин больше не подошел к нам. А в зале зазвучал блюз – грустная песня хорошего черного парня, от которого девушка ушла к хлипкому белому выпендрежнику, но она ведь все равно все поймет и вернется, потому что он – настоящий хороший черный парень и так ее любит…
Я всхлипнула:
– Александр Владимирович, я к вам ехала, ехала…
– И приехала… – улыбнулся Шершнев. – Маша, что – голова кружится от шампанского?
Я тряхнула головой, слезы отчаянно покатились по щекам:
– Александр Владимирович, вы такой хороший… И музыку любите… И Голощекина любите… А я к вам добиралась-добиралась, подкрадывалась-подкрадывалась…
– Да что случилось? – нахмурился Шершнев. У меня совсем отъезжала крыша:
– Я вам сейчас такое скажу… Вам не понравится… Мне бы тоже не понравилось… Нет, мне бы понравилось… Нет, мне все равно… – язык не слушался меня, а слезы уже катились ручейком.
– Мария, что происходит? – уже строго спросил Шершнев.
– Я ведь вас фотографировала для чего? Думаете – на память? Я сейчас сама хочу это фото – на память. А тогда я так не думала, потому что мне нужно было взять у вас интервью и сфоткать для нашего журнала.
– Так вы – журналистка? – почти брезгливо произнес Шершнев.
От этого стало еще невыносимее.
– Я – хуже. Я – папарацци. И должна взять у вас интервью. Иначе Ритка меня уволит. «Без колебаний» – вот как она сказала. И права на ошибку у меня нет…
– Кто это – «Ритка»?
– Редактор наш. Нашего женского журнала, – я потянулась рукой к фужеру с шампанским, но Шершнев решительно отодвинул его в сторону. – А вы Ритку не знаете… ее все боятся. Даже бандиты. Она уже их – половину – в тюрьмы попересажала. Ей меня уволить – как… Как не фиг делать. Она, знаете, кто? Полковник! Или даже целый майор… Врет, что из ментовки. Думаю, что… из спецслужб. Может, даже из Сайгона… в смысле – Пентагона. В общем, настоящая гэбистка…
Шершнев снова стал улыбаться:
– А как ваш журнал называется?
– «Лапушки». И я, стало быть, самая продажная из всех лапушек…
– Не слышал о таком журнале, – Шершнев сделал вид, что не расслышал мою последнюю фразу.
– А о нем никто еще ничего не слышал. Всего два номера вышло. Мы про него никому еще не рассказывали. Это наш секрет…
– А я-то вам зачем со своим интервью в дамском журнале?
– А мы вас «приподнять» хотим… Люська сказала, – жарко зашептала я ему на ухо, – правило № 1. Я только забыла, о чем оно… Сила действия равна силе противодействия?..
– Это закон Ньютона…
– Там тоже что-то про это… Александр Владимирович, я вас так подвела… Вы такой хороший. Я думала, вы черт в ступе, а вы – красивый, а я вас обманула…
– О, Господи, понял, наконец! Вы хотите, чтобы я взял ваш журнал на реализацию?
– Я же вам про это уже час говорю, – обалдела я от его непонятливости. – «Приподнять» вас. У нас хороший журнал, а вы даже не догадываетесь, что мы – ваши деньги, ваш бизнес.
– Да, от скромности вы не умрете.
– Я – скромная. Я очень скромная!.. Это у меня сегодня почему-то язык развязался. И у нас все скромные. Вот у меня только нос не очень красивый… А знаете, какая Катя скромная? Она… – я снизила голос – …бывшая учительница. А Оля – знали бы вы, как она клизмы и капельницы ставит.
Шершнев уже снова откровенно веселился:
– А если я откажусь «приподниматься»? Что, шантажировать будете?
– Не-а. Ритка сказала, что шантажировать больше никого не будем. И убивать больше никого не будем. Знаете: 105 статья УК РФ…
Шершнев зашелся от тихого смеха. Он так забавно кривил рот, чтобы не смеяться в голос… Но меня его смех задел:
– Вы зря смеетесь. Мы, знаете, какие?.. Мы одного мужика так отшантажировали, что он до сих пор Ритке цветы… (мысль о том, что это именно Марат прислал недавно Лаппе цветы, показалась мне настолько неожиданной и невероятной, что, несмотря на уплывающие мысли, я прикусила язык; только бы не забыть подумать об этом завтра)… что он до сих пор икает…
Но икота напала на меня. Я смутилась и полезла в сумочку за бумажными платками.
– Знаете что, Маша? Давайте мы поступим так. Сейчас я вас отвезу домой, вы поспите хорошенько, а завтра придете ко мне в офис. Часов в шестнадцать, устроит?
Я кивнула головой.
– А носик у вас, между прочим, очень даже хорошенький. Только красный от слез. Попудрить на дорожку не хотите?
Лучше бы я не просыпалась. В голове моей несчастной, похоже, поселился целый оркестр барабанщиков. Со стоном я подошла к зеркалу. О, Боже! Веки отекли. Значит, я на ночь плакала. А чего это я плакала?
