подарок, — а дали знать о себе лишь сейчас. Останьтесь хоть до завтра…
— Благодарю вас за приглашение, — Рабухин умолительно прижал руки к груди. — Но поймите меня, поезда ходят нерегулярно. А время неумолимо бежит… Мне нужно торопиться…
— Не смею вас задерживать, — сказала Наталия, — но знайте, что вы причиняете нам боль, ведь с вами связаны наши воспоминания о жизни в Одессе. Здесь же горе наше кажется еще сильнее. К тому же, после того, что произошло в прошлом году, в стране творится нечто ужасное…
Рабухин ответил не сразу, но потом, окинув взглядом женщин, медленно вымолвил:
— Все-таки, я думаю, что скоро нам удастся свидеться снова… при других обстоятельствах… более радостных, смею вас заверить.
Послышался цокот копыт. Подали коляску, которая должна была отвезти гостя на вокзал. Рабухин поднялся.
Жейна протянула ему небольшой пакет, обернутый тонкой пергаментной бумагой.
— Это Марье Александровне, — сказала она. — И помните, пожалуйста, что в Болгарии есть люди, которые вас не забыли.
Рабухин провел рукой по пакету.
— Благодарю вас, Евгения. И мы часто вас вспоминаем. Я непременно расскажу Марье Александровне, что вы выросли и стали очаровательной барышней.
Он вновь улыбнулся и, пожимая Наталии руку, добавил:
— Жизнь изменится, вот увидите. Нужно только быть в добром здравии… А теперь спокойной ночи и до свидания…
Откланявшись, он поспешил к лестнице, ведущей на первый этаж. Именно в эту минуту дверь внизу отворилась и послышался голос Луки, говоривший кому-то:
— Милости просим… Вот сюда, по лестнице… Они наверху…
Наталия прислушалась и сказала:
— Наверное, это торговец из Браилы. Его определили к нам на постой.
— Он ваш знакомый? — спросил Рабухин, не двигаясь с места, чтобы гость мог спокойно подняться по узкой лестнице.
— Да нет, совсем даже незнакомый, — ответила Наталия, — просто деверь попросил его приютить… Насколько мне известно, они знакомы с его дядей.
Свесившись через перила, она спросила:
— В чем дело, Лука?
— Гость прибыл… Вот, веду его, — ответил сторож, поднимаясь по лестнице.
Остановившись наверху, Грозев сдержанно поздоровался со всеми.
— Прошу меня простить, — обернулся он учтиво к хозяйке, — что побеспокоил вас в столь поздний час и в этот дождь, но у меня не было никакой возможности приехать раньше…
Рабухин молча и сосредоточенно рассматривал гостя. Когда Грозев повернулся к нему, он слегка поклонился, протягивая руку:
— Мне кажется, мы с вами где-то встречались… Может быть, в Бухаресте, не припоминаете?…
Губы его тронула едва заметная усмешка.
Лицо Грозева оставалось все таким же спокойным. Он ответил на приветствие Рабухина энергичным и сердечным рукопожатием, глядя тому прямо в глаза.
— Как же, как же, помню… — ответил он. — Но прошло немало времени с тех пор, запамятовал ваше имя, прошу меня извинить…
— Рабухин. Анатолий Александрович Рабухин.
Он улыбнулся и добавил:
— Встречаемся на лестнице. Это нам обоим должно принести счастье. — И он вновь испытующе посмотрел на гостя.
— Будем надеяться, — улыбнулся в ответ Грозев, не отрывая взгляда от Рабухина.
Русский поклонился и направился вниз по лестнице. Наталия Джумалиева указала Грозеву на открытую дверь и любезным тоном произнесла:
Добро пожаловать… Это ваша комната. Я провожу гостя и вернусь, подождите меня…
— Прошу вас, не беспокойтесь, — спокойно ответил Грозев и пошел к определенной ему комнате.
Когда, проводив Рабухина, мать и дочь поднялись наверх, они увидели, что Грозев рассматривает портрет Христо Джумалиева, выполненный лет десять назад в Одессе. Гость был еще в пальто. Услышав шаги, молодой человек обернулся. Лицо его освещала большая лампа, стоявшая на столе.
У него была резко очерченная нижняя челюсть и тонкие губы. Глаза светлые. Над левой бровью — шрам, придававший его красивому лицу суровое выражение. Он явно выглядел старше своих лет. Воля, решимость читались в его глазах.
— Пожалуйста, располагайтесь… Можете снять пальто, — предложила гостю Наталия.
Грозев любезно кивнул в ответ. Он снял пальто и остался в костюме отличного покроя, на галстуке блестела небольшая серебряная булавка. Затем уселся за стол и заговорил о незначительных, будничных вещах, время от времени взглядывая на Наталию. Руки его спокойно лежали на коленях.
Под влиянием мадам Забориной, давней приятельницы их семьи в Одессе, Жейна имела привычку рассматривать руки собеседника, которого видела впервые, пытаясь отгадать характер незнакомца. По мнению мадам Забориной, руки олицетворяли характер человека. «Все другое человек может скрыть, — любила повторять она, — но руки всегда его выдадут».
У Грозева были худые, покрытые слабым загаром руки красивой формы, под кожей ясно проступали вены. Эти руки выражали энергию и уверенность в себе.
Жейна взглянула на гостя и увидела равнодушное выражение его лица. Потом вновь посмотрела на руки — она была уверена, что более выразительных и странных рук она никогда не видела.
Мать расспрашивала гостя о Браиле, о знакомых в Кюстендже, о том мире, в котором некогда текла ее жизнь.
Грозев отвечал охотно, хотя и несколько сдержанно. Время от времени он поворачивался, и Жейна видела острый профиль. Нет, нет, она не обманывалась — за бесстрастным выражением лица скрывалась загадочная и необыкновенная душа.
Жейна вздрогнула. Не было ли глупым ее увлечение хиромантией мадам Забориной? Она решила больше не смотреть на руки гостя, но спустя минуту поймала себя на том, что они магнитом притягивают ее взгляд.
Девушка попыталась объяснить свое состояние усталостью, возбуждением от разговоров об Одессе, от воспоминаний. Потом решительно поднялась с места и, пожелав гостю спокойной ночи, вышла из комнаты.
3
Жейна вошла в свою комнату и заперла дверь на ключ. Быстро раздевшись, она задула лампу и юркнула под одеяло. В окно струился светлый сумрак ночи. Девушка села в кровати и охватила колени руками. В темноте вновь всплыло лицо Грозева — она ясно увидела шрам на лбу, его руки.
— Что это со мной? — вслух промолвила Жейна. Откинувшись на подушку, закрыла глаза.
Мир она открывала с помощью отца, в стихах Пушкина и Тютчева, среди прекрасной, задумчивой природы Южной России. Сильные и благородные чувства, пробудившиеся в ее сердце, потом были обострены коварной болезнью и неожиданной тревогой, вызванной созреванием ее организма. С тех пор как она заболела, Жейна испытывала непреодолимую жажду счастья. С каждым днем силы ее таяли, но она не отчаивалась. Именно там, в груди, где потихоньку подтачивала ее силы жестокая болезнь, жила светлая надежда на счастье. Девушка проводила многие часы в одиночестве, тайно мечтая о будущем, и эти мгновения как бы снова возвращали ее к жизни…
Где-то хлопнула дверь. Она прислушалась. Снизу доносились неясные голоса. Мысль о госте вновь
