солнце. На горизонте красиво очерчивались темно-синие холмы Пловдива. Вдруг по ним поползли белые облачка. Послышался далекий грохот турецких гаубиц. Капитан был прав. Войска Креденера вступали в пловдивский квартал Каршияк.
Далеко в тылу заговорила русская полевая артиллерия. Из Кадиево и Айрени ответили турецкие орудия. Равнина заполнилась адским грохотом. В небо поднялись клубы черного дыма. Все вокруг дрожало словно от подземных толчков.
Началась битва за Пловдив.
Со всех сторон взводы один за другим поднимались в атаку. Голоса людей тонули в грохоте орудий. Сквозь дым на горизонте все так же синели холмы. Где-то сбоку раздалось громкое «ура».
Этот боевой клич рвался словно из самой земли; вздымаясь вверх, как волна, он поднимал за собой людей и бросал их вперед. И Калчеву вдруг показалось, что это восстание, что звонят колокола. На него нашло какое-то умопомрачение, он ощутил необычайный подъем и выпрямился во весь рост.
— Грозев, Искро, братья… Вперед!.. Ура!..
И побежал широким шагом, шатаясь под тяжестью замерзшей одежды, к темной пелене дыма.
Споткнувшись, упал. Поднял голову, и тогда его ослепил внезапный свет.
«Наверное, это солнце…» — подумал он, и тут же его залила красная волна…
21
Бруцеву уже все было известно о тюрьме — расположение камер, лестниц, нижних галерей. Всех осужденных и тех, чьи дела должны были слушаться, отправили еще в начале месяца в различные тюрьмы Анатолии. Сейчас в Ташкапу сидело около ста пятидесяти человек, в большинстве своем крестьян, причем таких, кто случайно оказался возле подожженного сеновала или обоза, подвергшегося нападению отряда повстанцев.
Но где находились Димитр Дончев и Павел Данов, семинарист не знал. Усевшись вместе с Христо Гетовым в темном подвале одного из магазинчиков, как раз напротив Ташкапу, он смотрел на позеленевшее от времени каменное здание — мрачное и уродливое — и в сотый раз прикидывал, как осуществить план освобождения заключенных.
В этот день обстановка с каждым часом осложнялась. На рассвете из Царацово вернулся Гетов. Люди бай Рангела Йотова еще прошлой ночью, возбужденные орудийной стрельбой, собрались на сельской площади и во главе с бородатым воеводой ринулись туда, где в темноте время от времени вспыхивали огни залпов.
Рабухин и Грозев вышли вместе еще затемно. Не дождавшись их у Матея Доцова, Бруцев и Гетов пробрались в этот подвал и просидели в нем целый день, глядя в окошко на Ташкапу.
К вечеру у тюрьмы появились около трех десятков башибузуков, вооруженных ятаганами и пистолетами, повязанных широкими поясами, за которыми торчали рукоятки ножей, — черные, страшные, какими Бруцев их запомнил со времени восстания.
Этот сброд — шумный и зловещий — находился у стен тюрьмы, пока его главари разговаривали в здании. Потом ворота открылись, и головорезы хлынули во двор Ташкапу.
Не прошло и часа, как ворота снова отворились, и один из офицеров вывел за собой охрану из солдат и стражников. Темная шеренга прошла мимо бани и свернула вниз к мосту над Марицей.
По спине Бруцева пробежали мурашки. Кто знает, что это могло означать! Мозг его лихорадочно работал.
— Если б знать, в какой они камере, черт побери! — вслух подумал Кирилл, глядя на маленькие оконца, протянувшиеся двумя рядами на голой каменной стене. — Тогда мы могли бы попытаться их вызволить…
— Этого не узнать, — отозвался Гетов, — вот только если мы крикнем снаружи, чтобы они подали нам какой-нибудь знак. Но ведь нам неизвестно, в этих ли они камерах, а если они вообще в подземелье?…
— Так или иначе их выведут, — нервно произнес Бруцев, прислоняясь к влажной стене подвала. — У нас в общей сложности тридцать пять патронов. А не все башибузуки будут сопровождать заключенных. Несколько человек непременно останутся в тюрьме… Нужно, чтобы поднялась суматоха, тогда мы разгоним охранников…
«А вдруг их перебьют в тюрьме?… — подумал семинарист. — Что сейчас делают башибузуки внутри?…» Сырость пронизывала его насквозь, ему казалось, что ока сковывает его движения.
Ночь была светлой — и не только от снега, но и от какого-то сияния, разлитого над крышами домов; тюрьма виднелась совсем ясно. Артиллерийская канонада где-то на Кричимской равнине за Марицей становилась все более ожесточенной.
Со стороны бани и торговых рядов уже не доносилось шума. Лишь время от времени проезжали телеги со скарбом, на которых сидели турчанки, закутанные в покрывала, — съежившиеся, испуганные. Турки бежали на юг. Может быть, это были последние беженцы из города. Вид этих молчаливых теней в вечернем сумраке усиливал тревогу в душе Бруцева.
Что делать? Снова связаться с Грозевым? Но найдет ли он его в мастерской Матея? И не опоздает ли? Если за это время выведут заключенных, сможет ли Гетов справиться в одиночку?
Он обернулся к шорнику.
— Надо что-то предпринять, время идет… То, что в тюрьму впустили башибузуков — не к добру…
— Предлагай, что будем делать, — отозвался Гетов, приближаясь к семинаристу, ведущему наблюдение из окошка.
Сияние над крышами медленно угасало. Порой чья-то тень бесшумно скользила по улочке. Город затаил дыхание, прислушиваясь к ночи. В казармах не били барабаны, муэдзины не призывали с минаретов на молитву.
Вдруг из Ташкапу донеслись удары в железную рельсу.
— Сейчас их начнут выводить, — взволнованно произнес Бруцев, — нам надо быстрее вылезти и спрятаться за сеновалом старых казарм. Там и решим, как поступить…
Павел Данов услышал удары в железную рельсу во дворе в тот момент, когда, стоя под оконцем в камере, прислушивался к артиллерийской канонаде. Уже несколько дней никто ими не интересовался. Вчера и сегодня их не кормили. Накануне вечером в последний раз налили воды в железное ведро в углу камеры, и после этого жизнь в Ташкапу замерла.
То, что освобождение близко, ощущалось по всему — по непрерывному гулу боев, по глухой тревоге, царившей в городе и неведомо как проникавшей и в тюрьму, и особенно по враждебным и озабоченным лицам охранников.
Щелкнул замок, дверь открылась, и в свете дымящего факела Данов увидел стражника, знакомого ему в лицо: ему приходилось встречать его раньше в городе. Позади него стояли какие-то люди — с бандитскими физиономиями, в пестрых чалмах и коротких полушубках на меху.
— Господин, — сказал стражник, — надо спуститься вниз. Все пойдем отсюда. Будем убегать в Хасково…
Он отступил от двери, и двое башибузуков ворвались в камеру, схватили Павла за руки и, заломив их назад, ловко связали веревкой. Павел попытался было сопротивляться, но один из башибузуков ударил его по голове и грязно выругался по-турецки. Потом его молча вытолкнули в коридор. Из галерей выводили других заключенных.
Во дворе горел костер, там уже стояла группа заключенных, окруженных башибузуками.
Павла толкнули вниз, и он стал спускаться по лестнице, нащупывая ногами скользкие ото льда ступени.
— Давай быстрее, гяур! — крикнул идущий сзади турок. — Чего тащишься, как…
Спустившись к другим, Данов поискал глазами Дончева. Крупная фигура Димитра виднелась в конце
