мою откровенность будет трудно использовать против меня — я направила за кордон подробный анализ ситуации здесь, на «землях». Я старалась быть по возможности реалисткой, не строить воздушные замки и не преувеличивать наши возможности. Впрочем, я думаю, вы внимательно проштудировали мой рапорт — он шел по вашей линии связи.
— Да, — не смутившись, кивнул Бес.
— Могу повторить некоторые его положения… Борьба с каждым годом будет приобретать все более неопределенный характер. Надеяться на то, что идеи ОУН найдут поддержку хотя бы у какой-то части населения, нереально. Крестьяне поумнели, избавились от страха. Вооруженного подполья не существует. Вполне вероятно, что в различных городах сохранились одиночки, настроенные в нужном нам духе. Но они не представляют для Советов какой-либо опасности. На Украине последовательно проводится восстановление разрушенного войной хозяйства. Созданы хорошие условия для процветания культуры. Автомату они противопоставляют книгу, извечной темноте сел — клубы. Нет и намека на политику репрессий, национального угнетения и подавления.
— Вывод?
— Только один: социальной почвы для нашей борьбы здесь нет…
Бес задумчиво, выцветшими глазками изучал черно-красный узор на ковре.
— Украинцы уже имеют свою державу, — продолжала Галя, — они не променяют ее ни на какую другую.
— Вам бы лекции читать в клубе, добрый агитатор из вас получился бы…
— Сила любой организации — в трезвом анализе ситуации.
Бес поднялся, сделал вид, что набрасывает на плечи пиджак.
— Идемте…
— Куда? — растерялась девушка.
— К чекистам. В таких условиях остается только одно — сложить оружие.
— Сколько лет вы получите по большевистским законам? — ехидно спросила Галя.
— Суд будет щедрым — москали не поскупятся… Высшая мера…
— Расстрел?
— Не меньше. Впрочем, смертная казнь у них отменена, они отсчитают сполна годочками. Мне хватит до самой смерти…
— Тогда стоит ли торопиться?
— Вот и я думаю, — Бес опять сел в кресло, — может, попытаться выжить?
— Жить без надежды?
— Вы, Галя, трезвы до жестокости. Но в своем анализе вы допустили существенные просчеты: у большевиков ясная программа, но им не дадут спокойно ее осуществлять.
— Наши зарубежные друзья?
— Они, но не только они. Существование и укрепление Советов — это угроза не какой-то отдельно взятой капиталистической стране, это угроза целому строю, пока еще господствующему во многих странах. Против революции в семнадцатом году бросила свою объединенную армию Антанта. Я убежден, что скоро мы услышим о создании нового антибольшевистского блока, который объединит знамена разных цветов. И тогда…
— Далеко вперед заглядываете, Юлий Макарович.
— Я очень хочу жить, — тихо сказал Юлий Макарович, — а жить без надежды нельзя.
— Значит, мы понимаем ситуацию одинаково?
— Смею надеяться, — церемонно склонил голову референт краевого провода. — Потому и обратился к вам с таким смелым предложением…
— Хорошо. Я подумаю. Но вы знаете, как карают отступников…
— Мы доведем эту операцию до конца и получим право на тишину…
— Кстати, «кровь и земля» — это ведь эсэсовская формула, не так ли?
— Да.
— Вы толкуете ее весьма своеобразно.
— Применительно к нашим условиям.
— И знаете, прославление Древнего рода приятно для самолюбия истинной украинки, но я, кроме того, просто женщина, которая хочет, чтобы ее ценили и за другие качества.
— Я не успел вам сказать, что вы очаровательны. Как вы находите этот бриллиантовый гарнитур?
Глава XXVIII
Мудрый в грепсах торопил: выходите на прямую линию, начинайте завершающий этап операции.
Ничто не предвещало грозу. А она разразилась внезапно, нежданно и, может, потому была особенно жестокой.
С некоторых пор Левко Степанович Макивчук, редактор «Зори», не испытывал недостатка в информации с «земель». Щусь буквально творил чудеса. Не выходя из небольшого кабинетика, отведенного ему на первом этаже редакции, Щусь добывал информацию на любую тему из подшивок украинских газет.
Методика применялась крайне простая. Но именно в этой простоте и крылась ее сила. Допустим, сообщалось в газете, полученной «оттуда», что на Львовщине в таком-то колхозе, несмотря на засушливое лето, добились высокого урожая сахарной свеклы и звеньевая Ганна Швыдченко премирована за успехи путевкой в санаторий «Украина». Заметка как заметка. Щусь заимствовал из нее название колхоза, фамилии колхозников. И получалось у него, что во львовском колхозе (название подлинное!) дела идут худо, Поля стоят иссушенные солнцем, и звеньевая Ганна Швыдченко заявила своим подругам, что трудиться на «колгосп» больше не желает, лучше выехать из села куда глаза глядят… И выехала…
Левко Степанович стал публиковать такие обширные подборки «вистей», что даже Стронг вынужден был предупредить: «Смотрите не завритесь!..»
Щусь еще полюбил писать «письма». Это были обычно «лысты з батьшвщини». Они считались образцом публицистики — строки были наполнены такой ненавистью ко всему живому, что даже видавший виды редактор иногда брался за стило, чтобы вымарать наиболее забористые эпитеты.
Вечерами Щусь пропадал по кабакам. У него были стабильные привязанности, и Макивчук знал, куда в случае острой необходимости ему надо посылать курьера на розыски ценного помощника.
— Пане Щусь, вы б меньше… того… — иногда говорил по-отечески доброжелательный редактор.
— А вы бы, наоборот, больше… того… — хмуро бормотал Щусь.
— Чего… того?
— Платили бы больше, — уточнял Щусь.
Веки у него опухли, глаза заплетены красными прожилками, под ними — коричнево. Весь вид Щуся свидетельствовал, что ему глубоко наплевать на благолепие редакционного особняка, которое всеми силами создавала и поддерживала пани редакторова.
— За последнюю подборку сколько дали? Десяток жалких марок…
— Мы борцы за идею… — по привычке вздыхая при высоких словах, начинал объяснять Макивчук.
— Знаем! — бесцеремонно обрывал Щусь. — И мы тоже борцы… Но обдирать себя не позволим!
Макивчук сопел, наливался кровью, но пустой спор прекращал: помощник был ценным.
Иногда из своих походов по кабакам Щусь приносил любопытную информацию, которую обрабатывал в нужном духе и тискал в номер. Поставляли ему сведения личности с неопределенными занятиями — из тех, кто бежал с гитлеровцами, а теперь болтался по послевоенной Европе в поисках новых хозяев.
Однажды Щусь пришел на работу необычно рано и сразу же ввалился в кабинет к редактору. По неписаным правилам сотрудники в эти часы не беспокоили Левка Степановича — он работал над мемуарами, которые назвал, пока условно, «Наша боротьба».
— Где шеф? — спрашивали у Оксаны, секретаря редактора.
