— Занят «Борьбой», — многозначительно отвечала она.
Даже пани Евгения в это время старалась не шуметь — Левко писал…
И когда Щусь, громко хлопнув дверью, прошел прямо к столу, за которым Левко Степанович трудолюбиво выводил строку за строкой, редактор осадил его злым взглядом.
— Это уже слишком! — наливаясь праведным гневом, сказал он. — Разве вам не известно?..
— Э-э-э, известно! — махнул рукой Щусь и удобно расположился в кресле. — Готовьте полсотни… Нет, меньше чем за сотню не отдам, — на ходу передумал он.
Эта его манера говорить обрывисто, будто приказывая, не объясняя, что скрывается за теми или иными фразами, доводила медлительного Макивчука до белого каления.
— Я подготовлю приказ о вашем увольнении! — сказал редактор и сам удивился своей решительности.
— Есть материал. Сенсация! — Щусь достал дешевые сигареты и нахально выпустил струю дыма в лицо Левку Степановичу.
Редактор слегка поморщился, отодвинулся подальше от помощника.
— О чем? — все же поинтересовался он.
Сигареты Щусь курил самого низкого сорта, и дым от них ел глаза.
— О героической борьбе с большевиками.
— Было, — равнодушно сказал Левко Степанович. — И оставьте меня в покое, я начинаю принимать с двенадцати.
— Это реальные факты. — Щусь, несмотря на протестующий жест редактора, поглубже опустился в кресло. — У вас были фантазии, а я вам предлагаю товар из первых рук. На Украине некоторое время успешно действовала подпольная организация, возглавляемая молодой девушкой, всем сердцем преданной нашим национальным идеям. Девушка эта, смелая, красивая, не покорилась большевикам и сражалась до последней минуты, пока случайность не выбила оружие из ее таких нежных и таких мужественных рук…
Чувствовалось, что Щусь заговорил абзацами будущего очерка.
— И она что, существует? — вяло осведомился Левко Степанович.
— Вроде бы теперь уже нет. Говорят, взяли ее чекисты не так давно. Так что публикация ей не помешает.
— Упокой господи ее душу, — набожно перекрестился Левко Степанович.
— Мне эту историю рассказал один хлопец, который ходил на ту сторону. Он у этой дивчины отсиживался на пути туда и обратно. В Московию и на Запад, — объяснил для чего-то Щусь.
— Мученица за свободу, — что-то прикидывая в уме, пробормотал Левко Степанович.
— И еще какая! — подхватил Щусь. — С подлинным именем, с указанием города, с рассказом о детстве и юности, о том, как впитывала она вместе с молоком матери любовь к голубому украинскому небу и верность неумирающим традициям борьбы… Сто, и половину немедленно, авансом…
— Шестьдесят, — заупрямился Левко Степанович. — Нельзя наживаться на чужом мужестве.
— Можно, — раздраженно сказал Щусь. — Мужество в наших условиях редкий товар и стоит дорого…
— Семьдесят…
— Не торгуйтесь, не пристало нам, борцам за идею, торговаться из-за каких-то паршивых марок. Выкладывайте аванс.
— Ладно, — сказал Левко Степанович. — Пишите в номер.
— Я продиктую Оксане. Все факты у меня собраны. А пока схожу хлопну пивка — душа горит…
Щусь небрежно скомкал пачку марок, выплаченных в счет будущего гонорара, и ушел не попрощавшись.
На следующий день «Зоря» вышла с аншлагом на первой полосе: «Поклонитесь ей, украинцы!» Чуть мельче был набран подзаголовок: «Рассказываем о мужестве верной дочери украинского народа, зверски замученной большевиками».
Щусь был мастером своего дела. Сдержанно-нежными красками нарисовал он светлое, безоблачное детство Гали Самчук, дочери директора гимназии. Семья «подлинных украинских интеллигентов», в которой превыше всего ценились народные традиции, верность национальному духу. Добрая бабуся, передавшая любознательной внучке свое уважение к простым людям… Мечты о служении добру…
Чуть суровее стал тон очерка, когда речь шла о военных днях. Отец вынужден был отбывать трудовую повинность в оккупационных учреждениях… Естественно, он этого не хотел, но считал, что может и здесь приносить пользу родной земле. Он пользовался уважением земляков, и они с удовлетворением увидели его на посту бургомистра… Шли к нему за защитой, и он, как мог, отстаивал их интересы. Дочь училась у отца мудрости…
Большевики угнали отца Гали в Сибирь, в лагеря, откуда не возвращаются…
Здесь Щусь щедро использовал все традиционные эпитеты «Зори». Короткие, обрывистые фразы будили у читателей «Зори» горькие мысли о том, что было бы с ними — тоже «служившими» родной земле в качестве полицейских, старост, бургомистров, переводчиков, если бы не удалось им своевременно сменить паспорта, уйти за кордон.
Галя выбрала путь борьбы, писал Щусь. Такая нежная и хрупкая — далее следовал тщательно выписанный портрет героини, — она не согнулась, не сломилась. «Я буду мстить!» — сказала она и перед фотографией отца дала клятву верности национальным идеям.
Тон очерка стал обличающим, из восклицательных знаков можно было бы выстроить плетень.
— Это место у вас особенно хорошо получилось, — сказал Макивчук Щусю, когда засылал его очерк в набор. Он поправил очки и с пафосом прочел: — «И сказала Галя, что никогда не изменит великому делу! Не изменит никогда! Пока жива! Пока бьется ее сердце! Пока стоит она на земле!»
Он затеял было разговор о том, чего не хватает современной публицистике, но Щусь перебил, как всегда, бесцеремонно:
— Давайте остаток гонорара! А то бросьте свою Евгению — и гайда со мной! Такие девицы есть — куда там этой Гале!..
— Что за цинизм! — крикнул возмущенно Левко Степанович и даже прихлопнул ладошкой по полированной крышке стола.
Щусь ухмыльнулся, притронулся к полям вытертой до блеска шляпы. «Бувайте, пане редактор», — и оставил Левка Степановича в одиночестве горестно размышлять о том, что даже самые великие идеи могут пахнуть спиртным перегаром, если к ним прикасаются такие люди, как этот Щусь.
— Идиоты! — тихо сказал Мудрый, прочитав «Зорю». Он, казалось, ослеп от нежданного удара — пытался открыть ящик стола, где лежали таблетки «от сердца», и не мог попасть ключом в замочную скважину. — Идиоты, — повторил он и не сел, мешком опустился в кресло, тупо размышляя, что же теперь будет.
Галя Самчук существовала и в жизни. Это были ее подлинные имя и фамилия, ее биография, и портрет ее был выписан с почти фотографической точностью. Чекистам оставалось только пойти по указанному адресу — Самчук (псевдо «Лелека») была хозяйкой явочной квартиры. Курьерская линия от Мудрого к Злате Гуляйвитер и Бесу без Лелеки не существовала.
«Зоря» выболтала святая святых. Она оказалась неточной (случайно или умышленно?) лишь в одном: Лелеку не арестовали, ей, насколько было известно Мудрому, ничто не угрожало.
А теперь ее возьмут — это точно…
Мудрый вызвал одного из своих подручных, приказал немедленно, срочно, не откладывая ни на минуту, разыскать Щуся и через него добраться до источника информации. В том, что Макивчук, этот идиот-редактор «Зори», действовал не по злому умыслу, референт СБ не сомневался. Скорее всего редактор влип в эту историю из-за чрезмерного усердия. Известно, что услужливый дурак опаснее самого лютого ворога. А Щусь… Сейчас главное выяснить, как докопался он до подробностей, являющихся строго охраняемой тайной.
В любом случае он должен понести примерное наказание. Гибель в случайной автомобильной катастрофе? Смерть в пьяной ресторанной драке? Нет, это все слишком мягко. Щусь погибнет так, что все, кто сотрудничает с центром, будут знать, по чьему приказу погналась за ним смерть. Мудрый представил,
