наши я и сам все знаю… Я про западные благотворительные фонды говорю…
— Западные?
— Ну да… Знаешь, я в последнее время стал в Швецию часто ездить, а там как цепная реакция пошла — начали и в другие страны приглашать: в Норвегию, Голландию, во Францию… Лекции там всякие почитать, на вопросы поотвечать, в семинарах разных поучаствовать… Ну, дело не в этом. Короче говоря, там, на Западе, этих разных благотворительных фондов — тьма-тьмущая… Бог знает на что люди готовы «бабки» жертвовать… Иногда мне даже кажется, что у них там с мозгами не все в порядке… Есть, например, фонд помощи бездомным кошкам и собакам в Восточной Европе… Есть целые программы по защите нашей экологии… И они не просто есть, эти фонды — они реально нам сюда деньги перечисляют… И очень удивляются, что сдвигов не происходит. Я там им пообъяснял кое-что… Неважно… Короче, я знаю председателя одного такого фонда — он мне немножко должен по жизни, я его от очень глупого шага предостерег… В общем, обещать твердо ничего не могу, но поговорить с ним попробую… Чем деньги на ветер выкидывать — пусть лучше попробует реальное и конкретное доброе дело сделать…
Мила тогда не очень поверила в реальность помощи от какого-то благотворительного фонда, но все равно — она была благодарна журналисту хотя бы просто за сочувствие.
Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Милы (скорее всего, рано или поздно Плейшнер все-таки «додавил» бы девушку своими издевательствами и попреками), если бы двадцатого апреля 1994 года она не принесла Некрасову-Скрипнику настоящую «тему»…
Плейшнер ее тогда к себе на квартиру дернул — передал через «быков», чтобы явилась к вечеру. Люда и подъехала к нему — а Некрасов не один был, у него Моисей Лазаревич Гутман сидел, что-то объяснял с какими-то бумажками в руках тоскливо кивавшему невпопад Плейшнеру, который в разных экономических и административных тонкостях разбирался слабо.
Мила, можно сказать, своим приходом просто спасла Скрипника от наседавшего на него «главбуха» — Плейшнер обрадовался, как ребенок, что появилась возможность «сменить пластинку» на более понятную и знакомую:
— О! Явилась — не запылилась, тунеядка мокрощелистая. Слышь, Моисей — ты глянь на нее! Нафуфырена так, что аж в зенках рябит, а работать при этом не желает… Раньше таких, как она, граждане начальнички за сто первый высылали — а теперь их совсем воспитывать некому… Я вот только иногда пытаюсь ей мозгов в башку вложить — все без толку… И что за молодежь такая пошла, лишь бы жрать и ебаться, а рогом в стену пусть за них дядя упирается… Слышь, Моисей — не желаешь запустить ей под шкурку шершавенького? В воспитательных, так сказать, целях?
Гутман поправил золотое пенсне на переносице, внимательно осмотрел Милины колени, потом вздохнул и сказал с раздражением:
— Нет-с, Григорий, уволь… Я бы хотел все же договорить свой вопрос, потому что потом с кого будут спрашивать — с Моисея, а Моисей предупреждал заранее, что чудес с деньгами быть не может, потому что они не мыши, и сами не размножаются…
— Ладно, — обреченно кивнул Плейшнер. — Давай добазарим. Он раздраженно зыркнул на Люду и рявкнул:
— Чего лупалы выкатила? Скидывай клифт!
Мила торопливо кивнула, но перед тем, как начать раздеваться, вдруг вытащила из кармана жилета ксерокопии каких-то бумаг:
— Григорий Анатольевич… Я… Вот, посмотрите, может, вам интересно будет…
Она протянула бумаги Некрасову, тот машинально взял их в руки, глянул тупо, а потом с сердцем швырнул на стол:
— Ты че, девка, совсем от безделья башкой склинилась? Малявы какие-то сортирные мне впариваешь… Мне че — с ними на очко сходить?!
Люда вся съежилась и торопливо начала раздеваться, а Моисей Лазаревич, которому бумаги, брошенные Плейшнером, упали под нос, вдруг сказал:
— Минуточку, Гриша, минуточку…
Плейшнер удивленно посмотрел на «главбуха» — Гутман перебирал бумажки с явным интересом, что-то шепча себе под нос… Чутью Моисея Лазаревича Некрасов доверял почти безгранично, потому что считал Гутмана чуть ли не гением по части разного рода «разводок» и «напарок»… Ежели старик начинал водить носом — то нос этот чувствовал запах денег…
Наконец, Гутман поднял глаза на Милу, оставшуюся к тому моменту уже в одних только туфлях и чулках:
— Ты где это взяла, деточка?
Люда, глотая слова, начала объяснять, что у нее накануне был клиент, который потащил ее в гостиницу «Москва» — паренек этот вроде как из коммерсантов, в порту где-то шустрит… В фирме которая то ли «ТКК», то ли «ДТК» называется… Парнишка, когда ее подснял — уже был прилично «нарытый», а в «Москве» — совсем набухался — смочь ничего не смог, тогда хвастаться начал, бумажками тряс… Говорил, что скоро фирма его шикарное дельце со шведской водкой «Абсолют» провернет, которая по документам в Узбекистан должна пойти, а на самом деле в Питере продаваться будет… А пареньку этому после того, как все прокрутится — ровно три коробки этого «Абсолюта» обещали, потому как он в фирме человек не последний… Скорее всего, парнишка этот просто бахвалился с пьяных глаз, но Мила, помня наставления Григория Анатольевича, отксерила на всякий случай бумажки прямо в гостинице, пока клиент придремнул…
Моисей Лазаревич удовлетворенно кивнул сбивчивым пояснением Карасевой, потому как, еще только мельком глянув на документы (а это были ксерокопии факсов о предстоявшей отправке крупной партии «Абсолюта» узбекской фирме «Абдулаев и К» через Балтийскую таможню транзитом), понял, что поставка-то, скорее всего — левая.
— Спасибо, деточка, — ласково улыбнулся Людмиле Гутман и повернулся к Плейшнеру, добавив негромко: — Ты бы отпустил пока девочку, Гриша, нам есть о чем серьезно говорить… Это «тема», Гриша… У меня кой-какие мысли пришли, так давай мы их обсудим, чтобы время не терять — и с этого что-то может получиться.
Плейшнер досадливо цыкнул зубом, но все же махнул Люде рукой:
— Вали давай… Завтра придешь… Стахановка ты наша…
Мила, тщательно пытаясь скрыть радость, торопливо оделась и убежала, оставив Некрасова тосковать с Моисеем Лазаревичем, чьи «обсуждения» разных «проектов» с Плейшнером обычно сводились к тому, что Гутман неторопливо рассуждал вслух — словно сам с собой разговаривал, — а Скрипник время от времени тупо кивал плешивой головой. Впрочем, каждому свое, зато Плейшнер был незаменим, когда дело подходило к практической реализации задуманного…
Вот таким вот интересным образом информация о партии «Абсолюта», которую бывший советский фарцовщик, а ныне шведский бизнесмен Костя Олафсон должен был поставить представителям рынка на Апраксином дворе, попала к Плейшнеру и его «главбуху».
Моисей Лазаревич, вновь оставшись с Некрасовым наедине, быстро растолковал, что ежели навести справки про узбекскую фирму «Абдулаев и К» — и если фирма эта окажется липовой, — то расклад может получиться очень даже интересным.
— Ты пойми меня правильно, Гриша, — бубнил Гутман, довольно чмокая губами, — я старый человек и не так уж радуюсь деньгам, зато я радуюсь, когда вижу возможность, чтоб сделать бизнес красиво… А мы тут можем сделать красиво, это я тебе говорю, ты знаешь, Моисея редко подводит его чутье, иначе я бы тут с тобой здесь уже не разговаривал… Я про эту фирму «ТКК» знаю, и ты про нее слышал — так там отставные энкавэдэшники свой гешефт делают, и с ними мы сталкивались раньше, они у нас несколько раз клиентов уводили, но кто бы захотел ссориться с чекистами, даже если они уже оттуда ушли? Но что мы здесь имеем — мы имеем, что мальчики явно захотели больше денег, чем это бывает честно… И нам надо понять, раз мы это знаем, как теперь с этим жить? Послушай старого еврея, Гриша, мы тут имеем два варианта, ну, может, больше, но я пока вижу только два. Мы можем сдать их с их «левизной» таможне, и пусть у них там будут проблемы, которые они будут долго решать… Но что нам с этого будет, кроме радости, что у людей случилось горе? И проблемы они свои, наверное, решат — ты знаешь, что на таможне у них все схвачено и они там «стоят» хорошо. Так давай посмотрим второй вариант — а он мне
